– Можешь напиться вдрызг, мне совершенно все равно, – сказала она ледяным голосом.
– Прошу вас, не уезжайте так скоро в Париж, мне будет очень жаль, – обратилась к ней Маша.
– Вам, может быть, а ему – нет.
– Да, мне – нет.
– Вот видите. Хотя бы в этом мы согласны. Он сможет вылакать десяток бутылок водки, и никто не возразит.
– А мне мало радости видеть твою перекошенную физиономию. Думаю, небольшая разлука пойдет нам обоим на пользу. Когда я вернусь из Москвы – перееду в Вильнев. И не прошу тебя ехать туда со мной.
– Будь спокоен, и не подумаю с тобой ехать.
Она встала:
– Мы больше не можем видеть друг друга, вот давай и расстанемся.
И направилась к двери. Маша удержала ее за руку:
– Это глупо. Вернитесь. Объяснитесь.
– Ни мне, ни ему этого не хочется.
Хлопнула дверь.
– Ты должен был не дать ей уйти, – сказала Маша.
– Я пытался объясниться с ней сегодня утром; она слышать ничего не желает. В нее как бес вселился!
– Ты и правда многовато пьешь, – заметила Маша.
– Ладно. Убери эту бутылку.
Она убрала бутылку и снова села напротив Андре с озадаченным видом.
– Вы оба хорошо выпили в «Баку». Ты мог забыть ей сказать, а думал, что сказал.
– Или она не зафиксировала разговор, потому что сразу уснула, пьяненькая.
– Тоже может быть. Но как бы то ни было, вы оба честны друг с другом; так зачем же ссориться?
– Я не отрицаю, что она честна. Это она считает, что я лгу. Она не имеет права так думать.
Маша улыбнулась:
– Никогда бы не подумала, что вы можете так цапаться… как дети.
– В шестьдесят с лишним лет? Впрочем, знаешь, кто такие взрослые и даже старики? Дети, раздутые возрастом.
Именно из-за их возраста эта ссора и была так отвратительна. Всю их прожитую гармоничную жизнь Николь взяла и предала. Если она усомнилась в его искренности, значит, он так и не снискал ее полного доверия и уважения. И потом, эта манера вечно следить за количеством выпитых рюмок: ради удовольствия позлить меня. Он не хотел больше о ней думать.
– Дай-ка мне «Правду» и давай поработаем.
– Сейчас?
– Я не пьян, – выпалил он слегка агрессивно.
Он начал переводить статью. Через некоторое время Маша встала:
– Я позвоню, узнаю, вернулась ли Николь.
– С какой стати ей не вернуться?
– Она была сама не своя.
– Во всяком случае, я с ней говорить не буду.
Николь не вернулась. Не вернулась она и час спустя, в полночь. Или, скорее всего, вернулась, но к телефону не подходила.
– Я поднимусь с тобой, – сказала Маша, остановив машину перед гостиницей. – Хочу удостовериться, что она в номере.
Дежурная по этажу дала Андре ключ. Значит, Николь не было. От тишины и пустоты в номере у него сжалось сердце. Пары водки рассеялись, и вместе с ними гнев.
– Где она может быть?
Неприятно было представить ее блуждающей по этому спящему городу, где уже закрыты все рестораны.
– Есть одно место, где открыто, может быть, она там: бар «Националя».
– Едем туда, – решил он.
Николь сидела перед стаканом виски, уголки губ опущены, взгляд неподвижный.
Андре хотел было обнять ее за плечи, поцеловать. Но от первого же его слова ее лицо изменится, закаменеет. Он подошел к ней и робко улыбнулся. Лицо действительно изменилось, закаменело.
– Зачем вы пришли сюда?
Она выпила, слова тяжело перекатывались во рту.
– Мы приехали за тобой на машине.
Он легонько положил руку ей на плечо.
– Полно, давай выпьем по стаканчику вместе. Помиримся.
– Не имею ни малейшего желания. И уйду отсюда, когда захочу.
– Мы тебя подождем, – сказал он.
– Нет. Я вернусь пешком. Одна. Это уж слишком – преследовать меня даже здесь.
– Позвольте мне отвезти вас сейчас, – вмешалась Маша. – Пожалуйста, сделайте это ради меня. Иначе нам действительно придется ждать до двух часов ночи, а мне завтра рано вставать.
Николь поколебалась.
– Ладно. Но для вас. Только для вас, – сказала она.
* * *
Свет просачивался сквозь веки. Она не открывала глаз. Голова была тяжелая, и грустно – хоть помирай. Зачем она напилась? Ей было стыдно. Вернувшись, она побросала одежду куда попало и рухнула на постель. Ее затянуло в густую черноту, текучую и удушающую, в мазут, и утром она еле вынырнула из вязкой тьмы. Она открыла глаза. Он сидел в кресле у изножья ее кровати и смотрел на нее, улыбаясь:
