Он присел рядышком. Кобра сначала тревожно зашипела, но знакомый физик успокоил её. Она облокотилась о его плечо и, стоя столбиком, смотрела на Файха большими прищуренными тёмно-фиолетовыми глазами. В отличие от земных змей, у колосианских были веки похожие на диафрагму фотоаппарата. Располагались они за прозрачными чешуйками кожи, покрывающими, как и у наших змей, глаза наподобие часового стёклышка. Люди и змея находились на небольших барханчиках, не развеваемых ветром благодаря пронизавшим его корням грибов хпувов — той самой основной культуры…
— Сяцьорúх, почему ты так любишь змей?
— Они смертельно ядовиты, а характер у них добрый. Не то, что у тех людей — подонков проклятых…
— О ком ты говоришь? — удивился Файх. Он не стал спрашивать, что означают эти слова, незнакомые ему, а включил усилием воли телепаторы мозга, и получилось, что Сяцьорих имел в виду людей, похожих на противных злых хищников, оттеснить которых на ограниченные пространства стоило колосианам огромного труда…
— На каком языке были сказаны те слова?
— Сам не пойму. Хочешь, расскажу, откуда я взял их, да и не только их?..
(Но…
Что, правда: тот же Хорось… в иную эпоху?)
…Ящеры были накормлены, напоены, и удовлетворённо фыркали. Эян поднялся уже высоко. Голубовато-серое горячее небо дышало жаром. Земной термометр показал бы +48 °C. Сяцьорих сунул в рот любимой кобре планктонный брикет (они ей очень нравились) и начал:
— Я никому не рассказывал этого целый год… (403 земных дня, около 322 колосианских дней, которые делились на 30 земных часов, 20 колосианских? Впрочем, информация спорная!) …потому что противно вспоминать. Но сейчас я как-то свыкся с этим, да тут ещё — гибель Вин Барга непонятно от чего… Так вот, это произошло около года назад. В отпуск я поехал на юг…
…И он стал рассказывать — как кончилось плато Кевменирум, и за сухими руслами и сухими холмами потянулись громадные просторы массив очень древних скалистых гор, выветренных и низких, с острыми «температурными» скалами, образовавшимися от контрастов между дневной жарой и ночной прохладой. Справа лежал, видимый лишь благодаря двум миражам, переворачивающим его дважды и так оставлявшим без изменения для Сяцьориха, древний белый город… Ему было уже 110 веков по земному счёту…
Ящер легко и быстро бежал, стелясь по пустыне плавно, как ветер, на четырёх лапах, временами руля пятой, между гигантскими растениями-эфемерами, мягкими, как вата, сверкавшими разноцветными звёздами, барханами, и камнями. Выстроенные ещё основателями 11 тысячелетий назад, над горизонтом высились, окружая старые кварталы, крутые пирамиды ветродувных башен, умерявшие когда-то предкам нестерпимый зной. Стоял полдень, градусов 60, не меньше…
— …Полдень и полночь, — говорил Сяцьорих, — имеют в себе что-то загадочное. Полдень — разгар дня, полночь — разгар ночи. И то, и другое настраивает на особый лад. В полночь хорошо посидеть спокойно, подышать свежим прохладным воздухом, побыть наедине с собой. Но и полдень не хуже… Время миражей, полуснов и яркого света — рождает в голове покой и хорошие мысли. Но тут получилось совсем наоборот. Меня охватило чувство тоски и одиночества: будто я, никому не нужный, иду по какому-то тёмному, скучному и вонючему городу… А потом эти негодяи за мной гнались — какие-то нездоровые лица и сплошные белые одеяния. Они меня поймали… и били до смерти. Я как будто умер…
— Может быть, сон?
— Нет, — твёрдо ответил Сяцьорих. — Это был не сон. Знаешь древнюю мудрость: если считать всё плохое в своей жизни сном, уснёшь навсегда…
Был полдень, +65 °C. Только кобра, которую жара не брала, ползала ползала по наружной поверхности шерстяного комбинезона Сяцьориха, да привычные к жаре колосиане сидели на солнцепёке, и им казалось, что вокруг нет ничего, кроме ослепительного света и звенящей тишины. Эян, стоящий высоко, посылал наземь потоки огня. Его ослепительно-мутный диск сливался с освещённым им же небом в одно горячее сияние…
— Перейдём в тень? — предложил Файх.
Они вошли в тень…
— Возьми почитай! — сказал Сяцьорих.
— Что это?
— Древняя мифология…
