«Бывший отстойник», — догадалась Наталья.
Отстойником на больничном жаргоне называлась палата, куда помещали неадекватных или пьяных, доставленных силами «Скорой» на несколько часов. В комнатку выходили санузел с душем и кладовка.
За входной дверью остался просторный холл приемного отделения. В общем, все разумно. Завтра тут будет не протолкнуться от родственников с передачами для больных и карантинизированных, а врачу придется отдуваться за все. Пусть отдыхает, у нее будет трудный день.
Наталья принялась разбирать документы и сказала:
— Олег, бери лист бумаги, ручку и будешь составлять схему, а я постараюсь из протоколов и эпидемиологических анамнезов составить более-менее понятную картину развития событий. Мне нужно доказать свою версию, иначе городу грозит беда, эпидемиологическая ситуация, лагеря за МКАДом, карантинные посты на въезд и на выезд.
— Не сгущаешь краски?
— Нет. Я уверена в своей правоте.
У Пичугина заныло сердце. У него был аргумент ее правоты, но он, по сути, не имел права его разглашать. Но, с другой стороны, Наталья за короткое время сделалась для него почти близким человеком, а Ковалев за пять лет знакомства вызывал только все большую неприязнь и настороженность.
— Наташа…
Пичугин произнес ее имя несколько иначе, чем она представилась и чем ее называли другие. Произнес и поразился, какое оно мягкое и теплое, как плюшевая игрушка, к которой дети прижимаются щекой, когда одиноко.
— Что? — Она отвлеклась от бумаг.
— У меня есть важные для вас данные, — решительно заявил Пичугин. — Возможно, они помогут тебе разобраться. Но дело в том, что я не имею права их разглашать. Я хочу попросить, чтобы ты не бросалась с ними в бой, не начинала никого клеймить в разгильдяйстве, а сначала бы проанализировала их.
— Ты хочешь сказать, что без необходимости их не надо озвучивать?
— Именно так. Мне голову снимут. Но я понимаю, какая на тебе ответственность, и готов… — Пичугин запнулся, не зная, стоит ли заканчивать фразу, не слишком ли много в ней патетики, но решил договорить. — Я готов эту ответственность с тобой разделить.
Наталья отвела взгляд лишь на миг, но Пичугин понял, что ей нужен был этот миг, чтобы справиться с нахлынувшими эмоциями.
— Хорошо, — ответила Наталья, снова глянув на собеседника.
— Есть еще один заболевший. Тяжелый.
— Где?! — Наталья невольно вскочила со стула.
Пичугину пришлось придержать ее за локоть.
— Успокойся, я же просил.
— Ничего себе! — Наталья села. — Где он? Откуда известно?
— Это ученый и офицер. Крайне засекреченная личность. Я даже фамилию сказать вам не могу. В возрасте. Он ощутил первые признаки недомогания около полудня, находясь на смене в секретном бункере.
— Ничего себе! — повторила Наталья и закусила губу. — Сколько там человек?
— Я точно не знаю. Но, судя по записи с камер, человек пятнадцать только операторов. Но там еще обслуга, техники, механики.
— Ясно. — Наталья справилась с эмоциями и превратилась в ту, которую Олейник прозвал «железной кнопкой».
— Бункер заблокировали, предполагали диверсию именно против этого засекреченного человека с применением или яда, или бактериологического оружия. Но мне удалось доказать Ковалеву, что диверсия маловероятна.
— Какие у тебя были данные для этого?
— Клиническая картина, как говорите вы, врачи. В Семипалатинске я был свидетелем заражения чумой. Как ты и говорила, от животного. Солдаты забили и съели суслика. Так вот, Бражников… Тьфу… Ладно. Слетело с языка, значит, так тому и быть. В общем, к семнадцати часам Бражников был уже очень плох. А смена операторов, контактировавшая с ним, в порядке. Из этого я сделал вывод, что Бражников заразился до попадания в бункер, куда он прибыл в девять утра.
— Конечно. Так они что, все еще в бункере?
— Нет. Понимаешь, ты позвонила, именно когда я пытался доказать генералу, что речь идет о чуме и что первым заразился именно Бражников. Он сомневался. Тут ты звонишь и произносишь то же слово. Это можно было сравнить со взрывом петарды в кармане Ковалева. Он едва не подпрыгнул. Ты бы видела его лицо!
— Нда… Действительно, яркое совпадение.
