— Ты пришел искать утешения?
— У тебя? Утешения? Я еще не сошел с ума! Я пришел потому, что желаю понять, отчего разброд, отчего ты не идешь со своим отцом, а мой отец не идет со мной?
Он смотрел требовательно и горячо. Илье был неприятен его взгляд, неприятен разговор. Но где-то в глубине души неожиданно колыхнулась жалость и к отцам, своему и этого крикливого поручика, и к таким, как он сам. Но он только молча пожал плечами, сознавая, что никому его жалость не нужна и ничего удовлетворяющего возмущенного Смирнова и тем более успокаивающего сказать не сможет. Взгляд вдруг упал на серый прямоугольник бумаги.
— Вот, понимаешь ли, получил из военкомата.
— А, это… — Смирнов презрительно скривил тонкие губы. — Я с такой бумаженцией сходил куда надо, чего и вам желаю. — Он громко расхохотался. Но взглянув на Субботина, оборвал смех. — А вы, поручик, намерены идти к ним? А знаете, с какой целью вас туда вызывают, пардон, приглашают?
У Ильи не было ни малейшего желания выходить из дома, но слова Смирнова, выражение лица подействовали неожиданным образом: стало казаться, что решение созрело давно и определенно.
— Что намерен делать я, касается только меня, — ответил он. — К тому же вы хотели уделить мне только минуту — она истекла!
— В другое время я бы потребовал от вас удовлетворения, — выкрикнул Смирнов, и, круто повернувшись, вышел, хлопнув дверью.
Через минуту заглянула мать. В ее глазах было столько беспокойства и нежности, что Илье захотелось обнять мать, сказать что-то доброе, ласковое, но, зная, что она сейчас же расплачется, сдержался, лишь улыбнулся успокаивающе-виновато и спросил глуховато.
— Подскажи, мама, как найти Николаевскую улицу. Что-то я все подзабыл за эти годы.
Мать торопливо начала объяснять, радуясь возможности оказать сыну такую маленькую услугу. Потом помолчала и нерешительно спросила, кивнув на бумагу;
— Пойдешь?
— Пойду.
— Сходи, — с готовностью согласилась мать. — Сходи. На людях хоть покажешься, а то затворился совсем… Только характер угомони чуток, будь попокладистей, не приведи господь, накличешь на голову беду! Мало ли всякого про них сказывают, — приговаривала она, провожая. У ворот остановилась и, с грустной нежностью глядя вслед сыну, положила торопливый крест.
Военкомат Илья нашел после долгих блужданий. Шел по переулкам и улочкам, поругивая и тех, кто ждет его, и себя, а в действительности подсознательно оттягивая время встречи.
Наконец на стене крепкого, под железной крышей дома с пятью окнами на улицу увидел вывеску «Военный комиссариат». Одернул китель, поправил фуражку. «Ладно, — сказал он себе, волнуясь, — поглядим».
В первой комнате, в углу, у изразцовой печки пристроился щуплый паренек и что-то старательно переписывал в объемистый журнал. Напротив двери, за громоздким канцелярским столом сидел средних лет кряжистый мужчина с вислыми рыжеватыми усами.
Субботин остановился у порога, поздоровался. Оба подняли головы. Парнишка смотрел, не скрывая любопытства, мужчина — ожидающе-вопросительно.
— Вот, получил. — Илья подошел к старшему, протягивая повестку:
— Поручик Субботин?
— Теперь просто Субботин.
— Военный комиссар Боровой, — представился мужчина и предложил сесть. Спросил, как показалось Илье, со строгой укоризной: — Почему до сих пор не встали на учет?
От его тона вспыхнуло раздражение, но Илья, сдерживаясь, ответил сухо и четко:
— Был болен. — И добавил: — К тому же не считал это необходимым. «Зачем тогда пришел?» — ждал он вопроса, но услышал спокойное:
— Отчего?
— Оттого, что воевать более не намерен.
— И на нашей стороне?
— И на вашей!
Боровой аккуратно положил повестку на стол и поднял темные, в мелкой сетке морщин глаза.
— Я вам верю. Хотя вы боевой и неглупый офицер… и это странно, стоять в стороне. Вы не находите?
— Не нахожу! И агитировать меня не надо! — И, не давая Боровому возразить, заторопился. — Все, что вы хотите сказать, я знаю заранее, посему… — Он встал. — Если я вам более не нужен — честь имею!
— Погодите, Субботин. Экий вы горячий!
Военком посмотрел на него внимательно.
— Устали воевать?
— Устал, именно устал! И, думаю, заслужил право на отдых.
