Не верь тишине - страница 52

Шрифт
Интервал

стр.

— Вы что, матушка, грозите мне? — изумился архимандрит.

— Упаси бог! Наоборот, стремлюсь оказать наибольшую помощь святой церкви, доказав свою бесконечную преданность.

— Мы сумеем оценить по достоинству, — красивые глаза Валентина блеснули. — Но справедливы слова ваши в том, что ехать сейчас с иконой в Москву действительно опасно. — Взгляды их встретились и разминулись. — Посему храните ее пока у себя.

32

Угнетала неопределенность. Чем больше видел Илья движения вокруг, тем сложнее представлял свое место в суетящейся массе людей. Ему все труднее становилось от собственной неприкаянности и посторонней настойчивости. Он судорожно старался понять, что руководит теми, кто так или иначе пересекает его бегущую в тупик дорогу. Но при этом Илья никого не хотел слушать, боясь подчиниться чужой воле, и оттого замыкался в себе все сильнее.

«Вот так и становятся самоубийцами», — думал Илья, с тоской оглядывая свою недолгую и неудавшуюся жизнь. Мысль покончить разом со всем приходила в последнее время все чаще. Она дразнила, и он спрашивал себя: «А мог бы я решиться на такое?» И с горечью признавался, что нет. «Хотя, в сущности, что потерял бы я в этом мире и что мир бы потерял во мне? Ничего!»

Но это «ничего» не прибавляло решимости, наоборот, заставляло с других сторон оценить прожитые годы, вспомнить счастливые мгновения. Оттого, что их было мало, они всплывали вновь и вновь, необоримо возвращали к жизни.

Илья покосился на вызов из военкомата — серый листок бумаги на столике у кресла: он тоже напоминал о жизни. «И этим что-то понадобилось от меня!»

Большевики вызывали у него двойственное чувство.

Они пугали и притягивали к себе, ибо пугающей и притягательной в своей обнаженной справедливости была их правда. Илья встречался с ними на фронте и не мог постичь их бесстрашия. Нет, не безумной храбрости, с которой шли под пули врага, а смелости ежечасно, ежеминутно встать под ружья своих же соотечественников-солдат.

Однажды в сырой и холодный вечер он услышал в землянке приглушенный голос и слова, за которые трибунал карал без пощады. Войти незамеченным не удалось, хотя Илья без всяких подлых мыслей к этому стремился. Его заметили. Солдаты вскочили, с испугом глядя на поручика. Илья не нашелся, что предпринять, приказав, — однако, агитатору — тот оказался из вольноопределяемых — следовать за ним. Отойдя подальше от землянки, спросил:

— Зачем вы это делаете? Вас могут расстрелять.

— Я готов к этому, — последовал рассудительный и без всякого надрыва и вызова ответ. — Всегда чувствуешь себя уверенно и спокойно, если под ногами твердая почва и есть цель, ради которой стоит умереть, не так ли?

— Так или не так, судить не берусь, но те, против кого вы агитируете, тоже видят цель и тоже чувствуют твердую почву под ногами.

— Здесь вы ошибаетесь. Цель, разумеется, у них есть, но нет опоры, уходит она из-под ног, чему мы весьма способствуем. А слабость и страх порождают расстрелы.

Человек был в его власти: одно слово — и оборвет залп ниточку жизни. Но Илья не произнес этого слова, долго потом ворошил душу в поисках ответа на вопрос «почему?».

«Меньше думай, живи проще», — советовали офицеры, но он только грустно улыбался, отклоняя советы, наставления, подсказки и более всего участие.

«Но ведь какой-то выход должен быть! Где он, где?» — изводился Илья, чувствуя, как все глубже засасывает его трясина отчужденности и одиночества.

В дверь тихо постучали.

— Ильюшенька, это я. Ты слышишь? — донесся робкий голос матери. — К тебе Иван Петрович.

— Объясни, что я никого не хочу видеть.

— Я объясняла, но…

— …но я ничего не хочу слышать! — закончил за нее Смирнов.

Илья с неохотой открыл дверь, пропуская поручика. От того пахло вином, но держался он твердо и уверенно. За этой уверенностью угадывалось нежелание показать растерянность.

— Разругался с отцом, — объяснил Смирнов коротко и без предисловий. — Ты спрашиваешь почему? — задал он вопрос, хотя Илья ни о чем не спрашивал. — А потому, что все истинно честные и преданные России люди становятся под наши знамена, а он — отказался. Что, трусит или продался большевикам? Впрочем, это все равно. Но мне-то, его сыну, каково?!


стр.

Похожие книги