— Вы упомянули о наследстве. Он что, был старшим сыном?
— Нет. Старшим был Варнавва, но его убили при Ватерлоо, а семьи у него не было. Был и второй сын, Роджер, но тот еще в детстве умер от ветряной оспы. А Саймон был третьим.
— Стало быть, имелся четвертый сын, который унаследовал поместье.
— Да, Фредерик, отец Генри Досона. Они, конечно, пытались выяснить, что случилось с Саймоном. Но сами знаете, в те времена не так-то просто было разузнать, что происходит за океаном. Саймон не объявлялся, вот им и пришлось его обойти.
— А дети у Саймона были? Что с ними случилось? — спросил Паркер.
Легкий румянец проступил на смуглом лице священника. Он кивнул.
— Я его внук, — просто ответил он. — Потому и приехал в Англию. Когда Господь призвал меня пасти своих овец среди моего народа, я был вполне обеспеченным человеком: своя сахарная плантация, которая досталась мне от отца. Я женился и был очень счастлив. А потом выпали тяжелые времена — урожай сахара упал, наша маленькая община обеднела и не смогла поддерживать своего пастора. К тому же я становился старым и немощным, не мог работать. Да и жена начала хворать. Господь благословил нас многочисленными дочерьми, о них надо было позаботиться. Словом, я оказался в нужде. И тут мне попались старые семейные документы, принадлежавшие деду, Саймону. И я узнал, что его настоящая фамилия была не Харкавей, а Досон, и подумал — а вдруг у меня в Англии есть семья: ведь не случайно Господь послал мне эту находку. А тут как раз подошло время отправлять нового представителя в Лондон, и я попросил разрешения оставить приход и переехать в Англию.
— Вы нашли кого-нибудь из родни?
— Да. Я поехал в Крофтон — он упоминался в письмах деда — и встретился с адвокатом, неким мистером Пробином из Крофтоувера. Он вам знаком?
— Я слышал о нем.
— Мистер Пробин был очень добр ко мне, очень внимателен, рассказал генеалогию семьи и о том, как мой дед должен был унаследовать состояние.
— Но ведь к тому времени состояния уже не осталось.
— Да. И к сожалению, когда я показал ему бабушкино свидетельство о браке, он сказал, что это никакое не свидетельство. Боюсь, Саймон Досон был большой грешник: он просто сошелся с бабушкой, как обычно поступали плантаторы с цветными женщинами, а ей показал свидетельство, якобы подписанное губернатором. Но когда мистер Пробин навел справки, оказалось, что такого губернатора никогда не было. Конечно, это задело мои чувства доброго христианина, но поскольку состояния все равно не осталось, то не о чем было и говорить.
— Да, незадача, — посочувствовал Питер.
— Я призвал на помощь смирение, — с достоинством произнес пастор, отвесив легкий поклон. — Мистер Пробин также любезно снабдил меня рекомендательным письмом к мисс Агате Досон, единственной оставшейся в живых представительнице рода.
— Знаю, она проживала в Лихемптоне.
— Она приняла меня очень радушно, разумеется, я ни о чем не просил, но она сама назначила мне пенсию — сто фунтов в год — и выплачивала ее регулярно, вплоть до самой смерти.
— Вы больше с ней не встречались?
— Нет, я старался не беспокоить ее: вряд ли она смогла бы часто принимать человека с моим цветом кожи, — произнес преподобный Аллилуйя с оттенком гордого самоуничижения. — Но в тот раз она очень мило со мной обошлась, пригласила остаться на обед…
— И… простите мой вопрос — надеюсь, он не покажется вам очень… слишком назойливым… А мисс Уиттейкер продолжает выплачивать вам пенсию?
— Нет. Видите ли, я… я, собственно говоря, и не рассчитывал — хотя в моем положении она была очень кстати. Тем более покойная мисс Досон дала понять, что выплаты будут продолжаться и после ее смерти. Она говорила, что не хочет писать завещание. «В нем нет необходимости, кузен Аллилуйя, — сказала она. — Когда я умру, мои деньги достанутся Мэри, и она будет вместо меня выплачивать вам пенсию». Но, может быть, мисс Уиттейкер не получила наследства?
— Да нет, получила. Все это очень странно. Возможно, она просто забыла?
— Я взял на себя смелость написать ей несколько слов, когда скончалась ее тетушка, — ну, чтобы поддержать морально. Возможно, ей это не понравилось. Больше я не писал. И в то же время не могу поверить, что ее сердце очерствело и ожесточилось к страждущим. Несомненно, тут что-то не так.
