Сонька страстная, Сонька властная
В воровских делах и любви.
Аккуратная и развратная.
Но душою с ней не криви.
Месит в мутную лужу белыми ножками. Бигуди скачут под чепцом.
Всем красавица Сонька нравится —
И писателям, и ворам.
Композиторам, инквизиторам,
Музыкантам и докторам…
В дверном проеме показалась голова Виталии — рабочего-интеллектуала, почитывающего на досуге Кафку.
— Софья Викторовна, ты что, заболела?
— Я умерла.
— Денег оставь на поминки!
Не дождетесь поминок, сукины дети! Сонька выживет, она управится! И, размахнувшись, Соня швырнула ведро. Виталка еле увернулся.
Нонна обещала спасти положение. Времени, чтобы обдумать ситуацию, не было, но она все ж таки была режиссером и еще не успела забыть об этом. Сегодня ее сценой был небольшой фотопавильон в дальней комнате редакции журнала для мужчин, а труппой — обнаженные девушки, которые, кстати, не так уж плохо смотрелись в качестве подсобного материала. Они были молоды, а если сравнивать с Нонной, так просто юны. Были свежи, насколько им позволяла нелегкая жизнь стриптизерш, моделей, барышень по вызову и просто студенток, решивших немного подзаработать. И, самое главное, они были естественны. Что еще надо хорошему режиссеру? Сидят в чем мать родила и делают педикюр, гимнастику а одна на другой зашивает тесемку трусиков-стрингов.
Вот только с помощником не повезло. Фотограф стоял рядом с аппаратом, водруженным на штатив, красный как рак и обессилевший от лицезрения женской наготы. Толку от него будет мало. Что ж, Нонна сумеет справиться и с этой проблемой.
Она оценила масштаб предстоящей работы, и от ее мягкости не осталось и следа. Несколько раз хлопнув в ладоши, она заставила барышень оторваться от своих занятий.
— Девушки, внимание!
И девушки подбираются, почуяв, кто сейчас главный. Нонна снимает пиджак и закатывает рукава блузки.
— Всем сразу здесь не толпиться. Я отберу несколько человек, с которыми буду работать. Остальные в подсобку. Потом отпускаю этих — и делаем следующие фотографии. Понятно? Отлично.
Она вставляет кассету в магнитофон. Теплый, чуть дребезжащий голос Шарля Азнавура наполняет павильон. Предметы для реквизита можно найти прямо здесь, у Хомякова и Дроздова, и кое-что взять у самих моделей. Нонна выбирает широкополую шляпу, зонт, белый шарф, снимает со стены карту мира, лампу со стола, упакованные пачки номеров журнала, стянутых бечевкой, откуда-то взявшийся микроскоп и даже болотные сапоги. Из всего этого организуется пространство съемки — чудные натюрморты, среди которых женское тело выглядит живым и теплым. Никаких шелковых простыней, никаких фотообоев с пальмами. Вот так, вот так. Клацает затвор аппарата. И еще раз. Фотограф приник к объективу. Прямехонько ему в глаз нагло глядит вызывающий бюст. И ему, бедолаге и любителю мягкого ню, кажется, что это дула пары пушек целятся прямо в него. Не дожидаясь залпа, под общий смех он падает в обморок. И Нонна встает за аппарат.
Хозяева наблюдают за происходящим со стороны. Хомяков — мрачно, Дроздов с тонкой улыбкой.
— Хорошо работает, — одобрительно кивает сексолог.
«Клик, клик» — щелкает затвор. Нонна показывает девушке, куда встать, и даже выгибает спину так, как той надо изогнуться.
Но Хомяков почему-то морщится:
— Не люблю ее. Не терплю даже.
Дроздов, как всегда, усмехается. И не понять, забавляет его собеседник или вызывает брезгливость. А Хомяков продолжает кипятиться:
— Я хочу баб голых фотографировать и бабки косить, чтобы тинэйджеры эти бессмысленные рукам своим применение нашли. А эта как заведется: «Искусство, искусство…» Ненавижу. Убивал бы таких!
Дроздов возносит глаза к потолку:
— Господи, с кем я связался!
— С человеком, который к твоей мифической славе добавит реальные, Дроздов, реальные деньги, — раздраженно кричит Хомяков.
Но как бы ни были противоположны жизненные ценности хозяев журнала, оба смотрят не на обнаженные груди моделей — насмотрелись, сколько можно, — а на лямки подтяжек Нонны, обрисовывающих ее грудь. И Дроздов наконец понимает причину Хомяковской антипатии и, едва коснувшись рукава приятеля, тихо спрашивает:
