С этими словами он положил на стол свою визитную карточку.
— Вот мой адрес…
Пино ответил, что он подумает, и ваш восхитительный Сан — Антонио рассмеялся так, что задрожало зеркало за стойкой бара.
— Что смешного в моем предложении? — возмутился Гектор.
— Просто я представил, как ты ошиваешься у домов свиданий; ловишь ячмени, подглядывая в замочные скважины; подхватываешь насморки и бронхиты, поджидав в кустах, пока легкомысленные дамочки закончат разминаться на травке со своими кавалерами.
— Лучше уж я пожертвую своим здоровьем и буду свободным, чем стану выносить козни начальства и нападки коллег. Свобода — это благо, которое я оценил слишком поздно и…
Он замолчал, так как Берюрье завалился на стол и захрапел, как отбойный молоток в ночную смену.
* * *
Это произошло пять месяцев тому назад.
Такси подбрасывает меня прямо к дому. Я выхожу из кареты поступью русского генерала и замираю как вкопанный, растроганный до слез благодатью, исходящей от этого мирного жилища в плюще, где матушка Фелиси ждет своего сына.
Я вам уже тысячу раз говорил и еще раз не поленюсь повторить для тех, кто слушал мои передачи не с самого начала, что для такого искателя приключений, как я, Фелиси и наш особнячок являются земным раем. После своих сногсшибательных похождений я возвращаюсь сюда, как потрепанный штормом корабль — в тихую гавань.
Знакомый скрип входной решетки. Под ногами шуршат розовые камушки аллеи. В душе весна, ребята. В такие моменты девушки ничего не едят, кроме печеных яблок. А на деревьях и шнобелях лицеистов распускаются почки. Земля благоухает, как нектар. Я поднимаюсь по ступенькам. Дверь не заперта.
Фелиси никогда не закрывается. Моя старушка не боится воров. Она похожа на благородного епископа папаши Гюго: если бы она застукала у нас домушников, то преподнесла бы им в подарок подсвечники из столовой (доставшиеся нам от тетушки Леокадии, той самой, с усами под румпелем, похожим на хобот из-за того, что его поджимает подбородок).
Изумительный запах тушеной телятины в мадере с рисом ласкает мои носовые отверстия. Я снова останавливаюсь. Фелиси что-то напевает на кухоньке. Она получила мою телеграмму, вот и радуется, моя милая. Я ставлю на пол свой багаж и крадусь к ней на цыпочках.
На моей матушке — черное платье, поверх которого она повязала сиреневый фартук. Она мурлычет старую песенку: «Почему я не встретила тебя, когда молода была». Ее голос слегка дрожит и она тщательно нажимает на «р», как это было модно делать раньше. Да, это правда, раньше Фелиси была молода. Она любила и была любима, но я-то знаю, что та любовь была лишь прологом ее настоящей большой любви, любви на всю жизнь. Да, то была лишь разминка, предшествовавшая приходу в ее жизнь Сан-Антонио. Да, для нее я — единственный, неповторимый, несравненный, чудесный, прекрасный, великолепный, могучий, обожаемый, неотразимый, нежный, обольстительный, необыкновенный Сан-Антонио.
— Привет, мамочка!
Она умолкает, поворачивается кругом с большой деревянной ложкой, которую она держит, как жезл.
— А! Мой мальчик, это ты!
— Мы распахиваем объятия и прижимаемся друг к другу.
— Я не ждала тебя так рано, Антуан.
— Я не мог сдержаться от того, чтобы не заскочить из Орли повидаться с тобой перед работой.
— Какой ты молодец, мой мальчик. Как ты слетал?
— Отлично.
— Значит, тебе понравилось на Кубе?
— Да, ничего. Но в Мексике лучше.
— Ты не подвергался опасности?
Моя дорогая мамочка думает, что чем дальше меня заносит судьба, тем больше опасностей поджидает.
— Ну что ты! Это была обычная деловая поездка. Старик затевает там одно дельце. Он попросил меня посмотреть на месте. Вот я и воспользовался этим и прогулялся чуть ли ни до Юкатана. Послушай, я ведь привез тебе пончо из Мериды.
— Что? — шепчет матушка. Я открываю чемодан и достаю оттуда великолепное пончо ручной работы.
— Это одеяло?
— Почти. Ты можешь укрывать им ноги вечером, когда ждешь меня.
— Оно восхитительно. Я буду накрывать им постель.
— Еще я привез сувениры для Пинюша и для Берюрье.
— Ты не забываешь о своих друзьях.
— Для Берю — сомбреро с помпонами и бубенчиками, смотри!
