От этого слова перед глазами Элика встал Гаджи Гасанович, прикрытый огромным железным щитом, и с ним в ряд безликие - дирекция - щитоносцы, идущие на провинившегося неумолимой стеной.
На перемене к Элику подошел товарищ.
- Видал? - кивнул он, имея в виду объявление.
- Да, - грустно ответил Элик.
- А меня мамка еще и выпорола утром ремнем... Когда увидела... - невесело сообщил товарищ. - Теперь все - обещала заходить после уроков...
- А я поклялся папе, что не буду, - признался Элик и шмыгнул носом.
- Плохо, - сочувствующе отозвался товарищ. - Клятвы надо держать.
- Знаю.
Помолчали. Вокруг бегали никогда еще не летавшие дети.
- Вот было бы здорово научить их всех, - сказал Элик, глядя на ребят, но тут же сник.
- Теперь уже все. Я что хочешь делал, когда в школу бежал, - не получается...
- И у меня, - кивнул Элик.
- Тебе еще ничего, - вздохнул товарищ. - Как-никак, целых два дня полетал. А я только вчера вечером. И утром... взлетел только.
Элик неожиданно улыбнулся.
- А ведь здорово было! - сказал он.
- Еще бы! - подхватил товарищ. - Жалко только, что быстро кончилось...
- Это все взрослые, - сказал Элик. - А что они понимают в полетах, эти взрослые?
Много еще неприятностей пришлось пережить мальчикам, Их вызывали в учительскую, на педсовет, строго отчитывали.
- Что же это получится, - возмущалась пожилая толстая учительница пения, если вместо того, чтобы учиться и петь, дети станут летать? Попробуй заставь их тогда уроки делать!
Перед всем классом Элику пришлось повторить за учительницей нелепые слова торжественного обещания никогда больше не летать.
- Иначе мы тебя не примем в пионеры, - пообещала классная руководительница.
Элик ужаснулся и твердо пообещал, что никогда, никогда больше не повторит страшного своего проступка.
А потом стало еще хуже. Мальчики и даже девочки в классе стали издеваться над ним, дразнили его, не хотели верить ни единому его слову, подначивали его, чтобы показал. Эта пытка продолжалась несколько дней. Элик не выдержал.
- Ах, вы не верите! - закричал он, чуть не плача, издерганный издевками одноклассников.
И теперь уже ему ничего другого не оставалось, как доказать им.
Он повел после уроков ребят на пустырь. Пошел почти весь класс. По дороге его не переставали задирать. Девочки хихикали, мальчики, никогда не летавшие и даже не хотевшие летать, постепенно становились откровенными врагами. И вот пустырь. Элик оглянулся, и в который раз его мальчишеское самолюбие резанули ухмылочки сверстников, сливающиеся в одну широкую убийственную ухмылку. Он отвернулся, сжал кулаки, сам весь сжался, до боли в спине напрягся, оттолкнулся на дрожащих от волнения ногах, подпрыгнул... и тут же растянулся на земле под громкий хохот одноклассников. Он встал, отряхнулся, упрямо мотнул головой:
- Просто не получилось. С первого раза трудно...
Это его жалкое оправдание вызвало вторичную бурю смеха. Он снова подпрыгнул и опять упал. Он повторял прыжки много раз, и каждый раз попытка взлететь над товарищами оканчивалась падением и взрывами хохота. Элик ободрал до крови коленки и локти, но прыгал, стиснув зубы, прыгал еще и еще раз, плача от горя. Несколько мелких камешков, брошенных мальчишками, ударились ему в спину... Он стоял на пустыре среди мусорных куч, стоял бесконечно одинокий, окруженный хохочущими мальчишками, и горько, беззвучно, безнадежно плакал.
Все уже давно разбежались по домам, начинало темнеть, а Элик все стоял, всхлипывая, засунув кулачки в карманы штанишек, и думал о своей огромной утрате... Наутро его снова вызвал директор.
- Нам стало известно, - сказал Гаджи Гасанович, - что ты опять пытался летать.
В серьезной атмосфере притихшей учительской фраза прозвучала нелепо, но никто из присутствующих учителей не улыбнулся, точно это были люди, на честь которых посягнули и которым было не до улыбок.
Элика грозили исключить из школы-. Он был запуган и затравлен. А дома отец впервые по-настоящему избил его. Это был жестокий удар по самолюбию Элика, и несколько дней он не выходил из дома, лежал как больной, отказываясь от еды и не принимая ласки не на шутку встревоженной матери и раскаивавшегося отца. Из школы его, конечно, не исключили, но рана в душе мальчика еще очень долго не заживала, и еще долго он ходил как в воду опущенный, не смея взглянуть в лица своих товарищей, в которых он навеки разочаровался.
