— Электричество не работает? — перебила его княгиня. — Или боитесь включать? — Она подошла к зеркалу, уронила на его полочку перчатки и приподняла свечу. Казалось, она что-то хочет сказать своему неясному отражению. Глаза ее блестели, щеки были по-прежнему бледны, по рука тверда — язычок свечи колебался только от легкого сквозняка из наружной двери. — Подайте наверх, в круглую гостиную, свечи и соберите там чай.
— Слушаюсь…
— Подождите, еще не все. Завтра упакуйте в рогожи библиотеку князя, его коллекцию оружия, что в кабинете, и снесите, на чердак, что ли…
— В каретном сарае, матушка, есть укромное местечко, сухое и чистое. Там и схороню, не беспокойте себя.
— Да, и найдите кого-нибудь свести лошадей в деревню. Об остальном я после распоряжусь. Не раздевайся, Настенька, здесь очень холодно.
— Да что же это! — вновь всполошился Илья Лукич. — Что же вы, барышня, в туфельках, зябко ведь. Идите скорее в зал, пока чай соберу, — я, как чувствовало старое сердце, камин растопил, сейчас валеночки принесу, не то совсем застудитесь, горе нам будет. Идите, идите скорее.
Настенька, уставшая от пережитого в дороге, благодарная за эту стариковскую ласку, легонько обняла его и поцеловала в лоб. Старик заплакал.
— Смотрите-ка, барышня, — растроганно всхлипывал он, — и цветочки ваши сохранил, как вы наказывали. Они все время, как господа в город съехали, в той вазе стояли, что эти ироды разбили, — так я их снова собрал, все целехоньки.
Настенька взяла с полочки под зеркалом лежащий рядом с перчатками княгини высушенный букетик, аккуратно перевязанный ленточкой, и поднесла его к лицу, вдыхая горьковатый аромат давно ушедшего лета. Ей живо вспомнилась прохлада свежих звездных ночей, приятный холодок росы на плечах и лице, когда она прогуливалась по засыпающему парку, сплошной стрекот кузнечиков, яростный хор лягушек в пруду, запах ночных цветов, бесконечное небо над головой и радостно сияющий в его вышине месяц… Она собрала этот букет у реки и почему-то долго не могла с ним расстаться. Заботливый Илья Лукич высушил цветы и снова связал их в букет. И теперь они лежали на полочке, будто ничего еще не случилось.
— А что же его светлость? Здоров ли? — нерешительно спросил управляющий, смешно моргая глазами и утирая слезы. — Не будет сегодня?
— Он арестован, — ровно произнесла княгиня.
— Господи! — Илья Лукич отступил назад, попятился, крестясь, и толкнул саблю — она с грохотом упала на пол. Все вздрогнули. — Простите, матушка. — Он, кряхтя, нагнулся и снова поставил саблю в угол, качая головой. — Такой достойный человек!
— Потому и арестован, — сухо отрезала княгиня. — Позовите Ивана, пусть внесет вещи и ждет меня здесь. А вы отправьте их наверх. Настя, не раздевайся, пока не согреешься.
Потом они сидели у камина, протянув руки к огню, молчали; потом, немного согревшись и так же молча, не раздеваясь, при одной свече ждали чай в круглой гостиной — подъемник из кухни не работал, и управляющему пришлось дважды подниматься наверх по лестнице с самоваром и подносом.
После чая княгиня, открыв саквояж и кофры, осмотрела их содержимое, сняла с пальцев кольца, расстегнула браслет и медальон, подержала их над саквояжем и словно уронила в его темное, широко раскрытое сафьяновое брюхо.
— Настенька, никогда и никому ни слова об этом, ты поняла?
Настенька, дрожа, кивнула, глядя, как княгиня бережно укладывает в саквояж связку писем.
— Это самое дорогое — письма князя ко мне. Здесь они все, даже те, что он писал мне еще до нашего венчания…
Снова, кряхтя и вздыхая, поднялся Илья Лукич, он принес два серебряных семисвечника и поставил их на край стола.
— Оставьте нас, — сказала княгиня. — Вы больше не нужны.
— Прощайте, матушка, благослови вас бог. — Он попятился к лестнице и издалека быстро крестил Настеньку. — Прощайте, барышня.
Княгиня встала, выпрямилась и смотрела ему вслед, пока не затих скрип ступеней. Сейчас, при свете свечей, она особенно была похожа на тот портрет, что, неоконченный, висел в кабинете князя, — высокая, прямая, властная и решительная.
— Настенька, позови сюда Ивана.
