— Догоняй, догоняй, — приказал Косой. — А то на веревке поведу.
Леня, по привычке восприняв окрик, заспешил, оступился, споткнулся, охнул. Рюкзак потянул его вниз, в сторону обрыва, он выставил неудачно левую ногу, и что-то в ней хрустнуло, рвануло огнем — Леня упал, покатился вниз и потерял сознание.
Первое, что он услышал сквозь звон в ушах, — бешеную ругань Чиграша.
— Ну все… конец котенку. Отходил за печку… спать. Скучно без него станет. Заместо кловуна был.
— Сломал, что ли? — наклонился к Лене Косой. — Или вывихнул?
— Так и так не ходок, — сплюнул Чиграш. — Обуза.
— Может, дернуть?
— Да ну его… Орать начнет. Недалеко ушли еще, сбегутся.
— Что делать будем? Знает он много.
До Лени еще не доходил смысл разговора — для него ничего сейчас не было на свете, кроме дикой боли в стопе.
— Да пусть валяется. Кто его здесь найдет!
— Знает много. — Косой снял с плеча карабин, передернул затвор. — Нас, видать, уже всерьез ищут. Могут на него набресть. Тогда хана.
— Ну смотри. Только за все за это, — Чиграш ткнул большим пальцем назад, за спину, — за это — нам срок, а за него — вышка. Смотри.
Леня видел, что Косой размышляет, и закрыл глаза. Ему не было страшно. В общем-то, он был уже готов к такому концу. Какая разница — шлепнет его Косой сразу или он, грязный, облепленный комарами, подохнет через несколько дней в тайге? И нога болеть не будет. И кончится страшный сон, от которого он так устал.
Леня лежал в самом низу осыпи, где было когда-то русло ручья. Солнце светило прямо в глаза. И прямо в глаза смотрела черная дырка давно нечищенного ствола.
Косой снова наклонился к нему, приблизил тупое, заросшее лицо с холодными спокойными глазами: они даже сейчас смотрели мимо человека, которого он хотел убить. Леня безразлично поймал его взгляд.
— По жилец, — сказал Косой прямо ему в лицо. — Сам сдохнет. И вся любовь. Пойдем.
Чиграш поднял рюкзак, подбросил его спиной, чтобы лег половчее. Косой вскинул за спину карабин, и они пошли вверх, не оглядываясь. Так просто, так спокойно, будто оставляли Леню на печке у любимой бабушки, которая и вылечит и присмотрит. И вся любовь.
Он смотрел им вслед, видел, как они взобрались наверх, как стали исчезать их ноги, спины, головы. И вот уже не слышно шагов, не дрогнет веточка. Только с самой верхушки скалы сорвался вдруг потревоженный камешек, звонко поскакал вниз, зацепил и стронул с места круглые голыши, которые обогнали его, разбежались по склону и, довольные, улеглись на новом месте.
И странно — Леня сначала почувствовал не страх, не одиночество, а только облегчение и спокойствие. Он снова закрыл глаза, ощущая веками тепло и свет солнца. Если бы не нога…
Ему хотелось только лежать. Он боялся пошевелиться, чтобы не вызвать ту сумасшедшую боль в ноге, которая мутила его сознание. Он забылся.
Леня очнулся, когда вместо солнца светились на небе звезды. Он замерз, и мелкая дрожь в теле вызывала такую же дрожащую боль в ноге. Стопу словно сжало тесным, горячим сапогом — грубо и безжалостно.
Он один. Они ушли. Они бросили его умирать. Но он пока жив и ужо свободен. Если бы не нога… Леня осторожно оперся локтями и сел, стараясь не шевелить больной стопой. Потом медленно и плавно потянулся к ней, развязал и вытянул шнурок. Передохнув, он попытался снять ботинок. Не вышло — наклоняясь к ноге, Леня сильно тревожил ее, и в глазах становилось темно от боли. Тогда он прижал здоровую ногу к больной, стал тихонько давить на каблук. Наконец ботинок сполз, и Леня в страхе взглянул на ногу. Она чудовищно распухла, носок на ней натянулся как покрышка мяча, но не было крови, не торчали обломки костей — видимо, вывих. Леня перевернулся на живот, повесил ботинок на шею и пополз. Кричать, звать на помощь он не решался. Косой и Чиграш могли быть где-то рядом, могли услышать его, вернуться, и тогда все, кончится его прекрасное путешествие.
Скорее, скорее отсюда, подальше от этих бандитов! Бежать, бежать хоть на четвереньках, ползти, катиться, карабкаться… Будь что будет — только не жизнь с ними, не смерть от них. Скорее к людям. Они спасут его, накормят, вылечат, схватят и посадят в тюрьму Косого и Чиграша, а Леня поедет домой к теплой ванне, к лампе под зеленым абажуром, к книгам и друзьям. И никогда больше, ни за что, никуда, ни ногой…
