Говорил ли я правду? Или болезненное и довольно неловкое положение, в котором мы оказались, вынудило меня произнести то, в чем я не признавался даже самому себе, – и оттого я не мог утверждать, что это правда?
– Думаю, они никогда не проходили, – сказал я.
– Итак, – произнес Оливер. Это слово превосходно подытожило мои сомнения. Правда, возможно, он имел в виду вопросительное «итак?», означающее его недоумение – мол, что такого удивительного в том, что кто-то мечтает о нем столько лет?
– Итак, – повторил я, как будто мы обсуждали капризы и страдания какой-то своенравной третьей стороны, которой внезапно оказался я сам.
– Итак – поэтому ты не можешь зайти к нам выпить?
– Итак – поэтому я не могу зайти к вам выпить.
– Ну ты и дурачок!
Я совсем забыл об этом его словечке.
Мы дошли до его кабинета. Он представил меня нескольким коллегам, оказавшимся на кафедре, и я был несколько удивлен его широкими познаниями касаемо моей карьеры. Он был в курсе всего – и знал даже о самых незначительных подробностях. А кое-какие нюансы он мог узнать только хорошенько покопавшись в интернете. Это меня тронуло. Я думал, он напрочь обо мне позабыл.
– Я хочу тебе кое-что показать, – сказал он.
В его кабинете стоял огромный кожаный диван. Диван Оливера, подумал я. Значит, вот где он сидит и читает. По дивану и по полу были разбросаны бумаги, и свободно от них было лишь местечко в уголке, под алебастровой лампой. Лампой Оливера. Я вспомнил, что пол в его комнате на нашей вилле тоже был вечно устлан страницами рукописи.
– Узнаёшь? – спросил он.
На стене висела цветная репродукция плохо сохранившейся фрески с изображением бородатого Митры. У меня была точно такая же, но я уже сто лет ее не видел. Мы купили их в то утро, когда поехали смотреть на Сан-Клементе. Рядом в рамке на стене была открытка с откосом Моне. Я мгновенно ее узнал.
– Когда-то она была моей, но тебе она принадлежит уже намного дольше.
Когда-то мы принадлежали друг другу, но теперь жили так далеко, что принадлежали другим. Сквоттеры[111], одни только сквоттеры могли претендовать на наши сердца.
– У нее интересная судьба, – продолжил я.
– Знаю. Когда я вставлял ее в рамку, то увидел подпись на обороте – поэтому сделал так, чтобы сзади ее было видно. Я часто думал об этом парне, Мэйнарде. «Однажды вспомни обо мне».
– Твой предшественник, – решил поддразнить его я. – На самом деле нет. Кому ты передашь ее в будущем?
– Я надеялся, что однажды один из моих сыновей лично ее привезет, когда поедет в ваш дом летним постояльцем. Я уже добавил надпись от себя – только не смотри. Ты остановился в городе? – он попытался сменить тему, надевая свой плащ.
– Да. На одну ночь. Завтра я встречаюсь кое с кем в университете, а потом – поеду обратно.
Он посмотрел на меня. Я знал, что он думает о той ночи на рождественских каникулах, и он знал, что я знаю.
– Значит, я прощен.
Он сжал губы в беззвучной мольбе.
– Пойдем выпьем у меня в отеле.
Я почувствовал его неловкость.
– Я сказал «выпьем», а не «потрахаемся».
Он взглянул на меня и вдруг покраснел. Я пристально посмотрел на него в ответ. Он был все еще невероятно привлекателен; не полысел и не поправился (сказал, что по-прежнему бегает по утрам); и кожа все такая же гладкая, как прежде. Только на руках появились веснушки. Веснушки, подумал я, не переставая на них смотреть.
– Что это? – спросил я, указав на его руку, а затем до нее дотронувшись.
– Они у меня повсюду, – ответил он.
Веснушки. У меня разрывалось сердце. Я хотел перецеловать их все, чтобы они исчезли.
– Слишком много солнца было в моей молодости. Да и вообще – ничего удивительного. Я уже не мальчик. Через три года моему старшему сыну будет столько же, сколько тебе было тогда. На самом деле он даже больше похож на того Элио, которого я знал, когда мы были вместе, чем ты сейчас. Вот ведь мистика.
Это ты называешь – «когда мы были вместе»? – думал я.
В баре старого отеля в Новой Англии мы нашли тихое местечко с видом на реку и большой сад, который в тот месяц был весь в цвету. Мы заказали два мартини – по просьбе Оливера – с джином “Sapphire” – и устроились рядом за полукруглым столом; мы напоминали двух мужей, которые вынуждены сидеть слишком близко друг к другу, пока их жены пудрят носики в дамской комнате.
