— Весьма и весьма разумно, друг мой. Вот когда я находил людей с прочным алиби, я всегда начинал подозревать их. Хотя велдоновские два часа дня кажутся такими же приблизительными, как и любое другое время. Но это только тогда, когда кто-нибудь приходит и клянется, багровея от напряжения, что он видел Велдона, который вел себя совершенно невинно в два часа дня — вот только тогда я действительно всерьез начинаю плести для него пеньковый галстук. Если, конечно…
— Ну?
— Если не сказать, что между Велдоном и еще каким-то человеком был сговор убить Алексиса, и на самом деле убийство совершил тот другой. Я хочу сказать, предположим, например, что Велдон и наш приятель Брайт оба участвовали в нем, и Брайт планировал совершить это грязное дело, например, в одиннадцать часов, а тем временем Велдон создавал себе алиби, и, допустим, что в этих приготовлениях обнаружилась какая-нибудь помеха, так что убийство не удалось до двух часов дня, и допустим, Велдон не знал об этом, и по-прежнему придерживался первоначального графика — как насчет этого?
— Это весьма сомнительно. Брайт — или кто бы то ни было — имел уйму времени, чтобы связаться с Велдоном. Он не был бы таким дураком, чтобы не предупредить его.
— Верно, меня не удовлетворяет это предположение. Это не похоже на Брайта.
— Кроме того, у Брайта действительно имеется прочное алиби на два часа дня.
— Знаю. Поэтому и подозреваю его. Но вот что я хочу сказать — Брайт ведь свободен в своих поступках. Даже если ему было слишком опасно встречаться с Велдоном, он всегда мог бы позвонить ему или написать, кстати, то же мог сделать и Велдон. Ведь вы не посадите в тюрьму человека, у которого есть чек, верно? Из-за какой-нибудь случайной смерти. Единственное, что я могу подумать, это то, что сообщник мог находиться в каком-нибудь месте, откуда никак не мог связаться с кем бы то ни было: например, в тюрьме или в шестифутовой длины ящике из вяза с медными ручками.
— А как насчет больницы?
— Или, как вы говорите, в больнице.
— Это мысль, — заметил Глейшер. — Мы проверим это, милорд.
— Да, это не повредит, хотя я в это не очень-то верю. Кажется, я недавно потерял свою веру, как говорят в нашем милом народе. Ну, слава Богу! Близится время обеда, а есть я могу всегда. Хэлло-алло-алло! Что там за волнение?
Суперинтендант Глейшер выглянул в окно. Слышался топот ног.
— Что-то несут в морг. Интересно…
Дверь резко открылась от бесцеремонного толчка, и в помещение весь влажный и победоносный ворвался инспектор Умпелти.
— Простите, сэр, — произнес он. — Добрый вечер, милорд. Мы принесли труп!
Глава 21
Свидетельствует дознание
Пятница, 26 июня
Расследование о трупе Поля Алексиса продолжилось 26 июня к явному облегчению и триумфу инспектора Умпелти. Годы (так ему казалось) он проводил расследование чего-то совсем нереального. Несмотря на фотографии, сделанные Гарриэт, он в самые волнующие минуты начинал думать, что Этот труп был мифом. Однако теперь труп точно находился здесь — реальный, плотный, отличный — или сравнительно плотный — труп. Правда, он не содержал в себе достаточно информации, как надеялся инспектор. Труп не стал законченной, яркой этикеткой, на которой было бы написано четкими буквами: «Внимание, самоубийство» или «Это — Модель Убийства Года», или «Труп по Брату». Тем не менее, это был труп, и таким образом что-то уже было достигнуто. Цитируя лорда Питера (который, очевидно, специализировался на мнемонике[61], Умпелти сейчас мог произнести:
Хотелось джина выпить мне от потрясенья
Ни трупа, ни состава преступленья,
Но несмотря на шутки рока и на прочие волненья,
Труп сейчас у нас, однако нет состава преступленья…
Возник небольшой спор, обсудить ли подробно все это дело на следствии, или все эти запутанные серии нитей и улик, скрытые подозрения и дознание отложить до дальнейших допросов. Однако, в конце концов, порешили дать следствию идти своим путем. Могло ли из этого выйти что-нибудь полезное — не знал никто. В любом случае в свое время должно выясниться, где находятся возможные подозреваемые. Например, очевидная нить — конская подкова — конечно, уже была наготове у полиции.
