Младой пастух скорбит в тоске безгласной.
Он устремился, чуждый развлеченьям,
к своей пастушке каждым помышленьем,
и грудь его больна любовью страстной.
Не потому он плачет, что напрасной
своей любовью уязвлен глубоко,
но оттого страдает он жестоко,
что позабыт пастушкою прекрасной.
И, позабыт пастушкою прекрасной,
он терпит эти тяжкие мученья,
чужой земли приемлет поношенья,
и грудь его больна любовью страстной.
И говорит пастух: «О я, несчастный!
Ведь ей теперь любовь моя постыла!
Она меня навеки позабыла,
и я томлюсь любовью этой страстной!»
И вот, истерзан мукой ежечасной,
однажды он на дерево поднялся
и за руки повешенным остался,
и грудь его больна любовью страстной.
Как сладостно мне знать источник, бегущий
во тьме этой ночи!
Сей вечный источник от взора таится,
но знаю я дол, где он тихо струится
во тьме этой ночи.
В ночи этой темной, что жизнью зовется,
блажен тот, кто с верой сей влаги коснется,
во тьме этой ночи.
Начало берут в нем все сущие реки,
его же начала не сыщешь вовеки
во тьме этой ночи.
Собой красоту затмевая любую,
он поит небесную твердь и земную
во тьме этой ночи.
Текут его воды, исполнясь прохлады,
и нет им предела, и нет им преграды
во тьме этой ночи.
Хрусталь этих вод никогда не затмится,
но свет всей земле в них от века родится
во тьме этой ночи.
Чисты и светлы, орошают те воды
и землю, и ад, и небесные своды
во тьме этой ночи.
Великий поток сей источник рождает,
и он, всемогущий, препоны сметает
во тьме этой ночи.
В нем облик троих, воедино слиянный,
и каждый сияет, другим осиянный
во тьме этой ночи.
Cей вечный источник от взора таится,
но в хлеб животворный для нас превратится
во тьме этой ночи.
Тот хлеб вечносущий питает созданья,
их глад утоляя во мраке страданья,
во тьме этой ночи.
И вечный источник, без коего стражду,
сим хлебом живым утолит мою жажду
во тьме этой ночи.
В ночи неизреченной,
сжигаема любовью и тоскою —
о жребий мой блаженный! —
я вышла стороною,
когда мой дом исполнился покоя.
В ночи благословенной
я лестницей спешила потайною —
о жребий мой блаженный! —
плененная тобою,
когда мой дом исполнился покоя.
Ночною тьмой хранима,
таясь, я никого не повстречала,
и я была незрима,
а путь мне освещала
любовь, что в сердце у меня пылала.
Любовь сия – светлее,
чем солнце в полдень, – путь мне озаряла.
Я шла, ведома ею,
к тому, кого я знала,
в безлюдный край, где встречи ожидала.
О ночь, нежней рассвета!
О ночь, что провожатой мне служила!
О ночь благая эта,
что с Милым обручила,
Невесту в Жениха преобразила!
И в сердце, что незримо
лишь для него цветенье сберегало,
лежал он недвижимо,
и я его ласкала.
Нам кедра ветвь прохладу даровала.
Там, под зубчатой сенью,
его волос касалась я несмело,
а ветра дуновенье
крылом меня задело
и чувствам всем умолкнуть повелело.
В тиши, в самозабвенье
я над своим Возлюбленным склонилась,
и все ушло. Мученье,
которым я томилась,
средь лилий белоснежных растворилось.
Огонь живой любови,
как сладостно ты ранишь
меня до глуби сердца сокровенной!
Ты не угаснешь боле,
сиять ты не устанешь —
сожги преграду к встрече вожделенной!
О счастие ожога!
О раны той отрада!
О ласковой руки прикосновенье —
ты к вечности дорога,
и всех долгов уплата,
и смерть, и смерти в жизнь преображенье!
О светочи живые!
Безмерное сиянье,
что чувств глубины темные омыло,
до той поры слепые;
и радостною данью —
своим теплом и светом одарило!
Так нежно и смиренно
зажегшийся в сознанье,
лишь ты, огонь, в нем тайно обитаешь…
В душе моей блаженной
живет твое дыханье,
и ты меня любовью наполняешь!
НЕВЕСТА:
– Где скрылся ты, Желанный,
куда спешить вослед за исцеленьем?
Ты, нанеся мне рану,
прочь убежал оленем:
ищу, зову – и нет ответа пеням.
Вы, пастухи, пасете
стада по этим травам – заклинаю:
быть может, вы найдете
того, кого желаю —
скажите, что я стражду, умираю!
