Они проплывали действительно мимо базара. Или как будто плыли по нему, казалось, что пароход оседает все глубже в воде, а берег и его обитатели волнами перекатываются с набережной на палубу. Рынок обступал судно со всех сторон, давая о себе знать суетящимися фигурами и громкими голосами, текущими линиями танакха в тени широкополых бамбуковых шляп, силуэтами торговцев, восседающих на спинах у слонов. Стайка ребят со смехом перемахнула через поручни на палубу парохода, они гонялись друг за дружкой, путаясь в бухтах троса, разбросанных там и сям цепях, наступали на мешки со специями, которые занесли на палубу торговцы. Эдгар услышал позади пение и обернулся. На палубе стоял бродячий певец, улыбаясь беззубым ртом, потряхивая бубном. «Солнце, — пел он, вытягивая губы в направлении к какой-то точке на небе. — Солнце». Бубен задрожал сильнее, и он подбросил его к небу.
Вскоре судна уже не было видно, все кругом превратилось в сплошной базар. Специи высыпались из мешков прямо на палубу. Мимо Эдгара прошествовала процессия монахов, заунывными голосами выпрашивающих милостыню, и осторожно обогнула его, пока он смотрел на их босые ноги, оставляющие следы на палубе, запорошенной пылью цвета монашеских одеяний. Какая-то женщина, жующая бетель, окликнула его по-бирмански, ее язык был темный, как слива, она рассмеялась, и ее смех растворился в звуках шлепающих подошв. Мимо снова пронеслись дети. Снова раздался смех. Эдгар повернулся, чтобы еще раз взглянуть на певца, а потом посмотрел вверх на крутящийся бубен. Человек пел. Эдгар потянулся вверх и поймал в небе солнце, которое было темным. Эдгар понял, что вглядывается в темноту собственной каюты.
Пароход действительно стоял. Он не мог понять, проснулся ли он на этот раз. Его иллюминатор был открыт, и в него не проникало ни луча света. Он слышал голоса снаружи, и сначала ему показалось, что это были команды. Но звуки доносились откуда-то с большего расстояния. Он выбрался на палубу. Луна, почти что полная, отбрасывала синие тени на людей, которые быстро катили к сходням бочки. По берегу тянулись ряды хижин. Второй раз за сегодняшнюю ночь Эдгар Дрейк прибыл в Мандалай.
На берегу их встречал капитан Тревор Нэш-Бернэм, который должен был ожидать Эдгара в Рангуне, его Эдгар знал как автора нескольких сообщений о майоре медицинской службы Кэрроле. В его сообщениях были подробные описания Мандалая, реки, запутанных тропок к лагерю Кэррола. Эдгар втайне мечтал наконец увидеться с Нэш-Бернэмом, потому что большинство чиновников, с которыми ему пришлось общаться после происшествия на охоте, совершенно не впечатлили его. Его поражало, как можно оставаться настолько скучными в окружении столь удивительных красок. Теперь, ступив на берег, он вспомнил, как в Рангуне (это было как раз в самый разгар административного безумия, поднявшегося после выстрела) он шел домой с представителем Департамента сельских дел. Путь им преградила толпа людей, пытавшихся оттащить тело курильщика опиума, заснувшего под телегой, она его и придавила, когда лошади двинулись вперед. Человек кричал низким, леденящим душу голосом, в то время как группа торговцев пыталась то заставить лошадей сдвинуться с места, то поднять телегу. Эдгару стало дурно, но служащий, сопровождавший его, даже не прервал своего монолога о документах на продажу древесины в разных районах колонии. Когда Эдгар спросил, где можно найти помощь, этот человек шокировал его не своим ответом «Зачем?», что можно было бы расценить как бесчувственность, вполне предсказуемая в чиновнике. Но тот удивленно спросил: «Для кого?», эти слова Эдгар едва смог расслышать из-за крика пострадавшего.
Стоя теперь на городской набережной, он встряхнулся. Пока капитан читал письмо из Военного министерства, подробные инструкции о поставках и графиках,
Эдгар изучал лицо человека, написавшего об Иравади: «Сверкающая змея, которая уносит прочь наши мечты только для того, чтобы принести с гор, полных драгоценными каменьями, новые». Это был крепко сбитый человек, с широким лбом, если он говорил слишком быстро, то начинал задыхаться, что поразительно контрастировало с образом молодого и подтянутого капитана Далтона. Для официального брифинга это был несколько странный момент. Эдгар взглянул на свои карманные часы — подарок, который сделала ему Кэтрин накануне отъезда. Было четыре часа, и только сейчас он вспомнил, что часы заржавели и остановились всего через три дня после его прибытия в Рангун. Теперь, как он в шутку написал Кэтрин, показывали верное время лишь дважды в сутки, хотя он продолжал носить их «ради произведения впечатления». Он вспомнил о лондонской рекламе, немного удивившись собственным ассоциациям: «Самый своевременный подарок к Рождеству — качественные наручные часы Робинсона...»
