Так и завершилось наше путешествие. Молодого человека похоронили, а затем, спустя два дня, был устроен праздник в честь „прибытия“ рояля. Тогда я и сыграл на нем для местных деревенских жителей. Но, к сожалению, инструмент уже был расстроен. Я собирался решить эту проблему самостоятельно. Рояль временно поместили в амбар, и мы начали поспешно возводить для него специальное помещение. Но эта история для следующего отчета. Майор медицинской службы Энтони Дж. Кэррол.»
Эдгар задул свечу и откинулся на подушку. В комнате было прохладно. Снаружи ветви деревьев скребли по тростниковой крыше. Он старался заснуть, но не мог: его преследовали образы того, о чем рассказывал в своем письме доктор, воспоминания о собственном путешествии, о сожженных полях и густых джунглях, о нападении дакоитов, размышления о том, как давно он покинул родину. Наконец он открыл глаза и снова сел. В комнате было темно, сквозь москитную сетку смутно различались предметы обстановки.
Он снова зажег свечу и взял в руки письмо. Колеблющийся огонек отбрасывал его тень. Он начал перечитывать написанное доктором, размышляя, может быть, стоит послать это Кэтрин вместе со следующим своим письмом? Эдгар пообещал себе, что скоро его напишет.
Свеча погасла, когда Эдгар дошел до того места, где «Эрард» двигался через плато.
Наутро он проснулся. Письмо так и оставалось лежать у него на груди.
Эдгар не стал утруждать себя бритьем и умыванием, он быстро оделся и отправился прямо в дом, где находился рояль. Но у самых дверей он передумал и решил, что надо все-таки вначале поздороваться с доктором, поэтому поспешил по лестнице вниз, к реке. На полпути он встретил Нок Лека.
— Доктор завтракает у реки?
— Нет, сэр, сегодня нет. Сегодня утром он уехал.
— Уехал? И куда же?
— Я не знаю.
Эдгар почесал в затылке.
— Странно. И он ничего тебе не сказал?
— Нет, мистер Дрейк.
— И часто он так уезжает?
— Да. Очень часто. Он — важная персона. Как князь.
— Князь... — Эдгар помолчал. — И как ты думаешь, когда он вернется?
— Не знаю. Он мне не говорит.
— Ну, тогда... Он не просил мне ничего передать?
— Нет, сэр.
— Очень странно... Я подумал...
— Он сказал, что вы весь день будете заниматься роялем, мистер Дрейк.
— Да, конечно, — Эдгар снова помолчал. — Ну ладно, тогда я пойду работать.
— Вам принести завтрак туда, мистер Дрейк?
— Благодарю, это было бы очень любезно.
Эдгар начал с молоточков, восстанавливая их так, чтобы они давали чистый тон при ударе по струнам. В Англии он часто приступал к настройке тона только после завершения тонкой подстройки высоты звука, но сейчас его очень беспокоил тон: он был либо слишком жестким и дребезжащим, либо, наоборот, глухим и мягким. Он формировал головки молоточков так, чтобы они касались струн под одинаковым углом: жесткий войлок он поддевал иголками, чтобы размягчить, а мягкий прессовал зажимом, чтобы сделать жестче. Он проверил тон, пробежав по всем клавишам подряд, затем — вразбивку, и, наконец, ударяя по отдельным клавишам, чтобы заметить оставшуюся глубоко скрытую жесткость звука.
Наконец Эдгар решил, что можно переходить к тонкой настройке. Он начал на октаву ниже той, где были поврежденные струны. Он просунул клинья между струнами каждой клавиши, чтобы оттянуть боковые, тогда при ударе по клавише звучала бы только средняя струна. Он нажимал клавишу, заглядывал внутрь рояля и поворачивал колок. Когда средняя струна была настроена, он переходил к боковым и, заканчивая настройку каждой последующей ноты, спускался на октаву ниже — как строитель, вначале закладывающий фундамент дома. Эдгар всегда объяснял ученикам, что необходимо следовать знакомому принципу: поворачивая колки, проверять: клавиша — колок — клавиша, ритм. Теперь он нарушался только, когда Эдгар автоматически шлепал рукой по москитам.
Пройдя по всем октавам, он перешел к пропущенным нотам, чтобы настроить их в равной темперации, так, чтобы все они оказались равномерно распределены по октаве. Эту идею многие ученики считали слишком сложной. Каждая нота производит звук определенной частоты, объяснял он им. Настроенные струны дают гармоническое сочетание, а частоты расстроенных перекрываются, производя ритмическое пульсирование, называемое битом, — это результат синхронизации слегка расходящихся по гармонии звуков. У фортепиано, идеально настроенного в определенном ключе, нельзя услышать никакого бита при взятии верных интервалов. Но тогда играть в другой тональности становится невозможно. Равномерная темперация — нововведение, позволившее играть на одном и том же инструменте в разных тональностях, но ценой того, что ни одна из них не оказывалась настроенной идеально. Настройка в равномерно-темперированном строе означала намеренное создание бита, при этом струны настраивались так, что лишь привычное ухо могло различить, что они слегка, если это неизбежно, расстроены.
