– Отлично, – сказал Чиун, горделиво приосанившись. – Он пошел вдоль берега.
– Тогда пока!
– Иди, если хочешь. Кстати, ты пропустишь похороны! Но это неважно. Человек, который так стремится навстречу смерти, что позволяет себе уйти, не простившись ни с собственным ребенком, ни с матерью этого ребенка, безусловно, не станет задерживаться, чтобы отдать последнюю дань женщине, на которой едва не женился. И которую, как он утверждает, любил.
Римо встал как вкопанный и, не оборачиваясь, сказал:
– Отложи похороны!
– Закон Синанджу. Мы хороним в тот же вечер, как человек умер. Закон Синанджу я нарушить не могу, даже ради тебя. Но ты иди! Людям я скажу, что ты на похороны не придешь, поскольку на самом деле ты ее не любил. Я тебе давно об этом говорю, а теперь ты и сам это подтвердил.
Римо повернулся к Мастеру Синанджу. Прежней решимости на его лице уже не было.
– У тебя на все готов ответ, да, Чиун?
– Нет, – ответил Чиун и повернулся спиной. – Зато у тебя всегда какая-то проблема. Но это мне в тебе и нравится. Это делает жизнь куда интереснее! А теперь идем и предадим девушку земле.
Луна холодным, вязким светом заливала сцену похорон юной Ма Ли.
Процессия началась у Дома Мастеров. Все селение было одето в белое – традиционный цвет траура у корейцев. Селяне несли гроб розового дерева на паланкине. Впереди шагали Римо и Чиун, а остальные с курильницами в руках тянулись сзади, храня такое же безмолвие, как поднимающийся с залива туман.
Джильда шла позади. Руки у нее были перевязаны. Рядом с ней вышагивала маленькая Фрея.
По прибрежной дороге процессия дошла до кладбища селения Синанджу, укрытого в тени сливовых дерев. Каждая могила представляла собой небольшой холм земли, на котором был установлен скромный надгробный камень или плита с надписью.
Рядом со свежевырытой могилой паланкин опустили на землю. Всем дали несколько минут попрощаться с усопшей, после чего гроб закрыли.
Мастер Чиун наблюдал за выражением лица своего воспитанника, когда крышка гроба навсегда скрыла от него черты его возлюбленной. Лицо Римо не выражало никаких эмоций: ни шока, ни горя – ничего. Чиун нахмурился.
Он вышел вперед.
– Не будем думать, что Ма Ли умерла, – сказал он, в упор глядя на Римо. – Она была как цветок, чей аромат услаждал нам жизнь, но всем цветам, как мы знаем, суждено увянуть. Одним – от старости, другим – от болезни, третьим – от жестокости. Так случилось с Ма Ли. Давайте же так и будем говорить о Ма Ли: это был цветок, который покинул нас, когда ноздри наши еще вдыхали его аромат, и последний взгляд, брошенный на ее лицо, навсегда сохранит в нашей душе воспоминание о ее нежности и невинности. Никто не станет вспоминать это дитя как сгорбленную или сморщенную немощную старушку. Я постановляю, чтобы будущие поколения именовали Ма Ли не иначе как Ма Ли – Юный Цветок. – Чиун замолчал. Все молча всхлипывали, и только Римо проникновенная речь Чиуна оставила безучастным. – Прежде чем навсегда проститься с Ма Ли, я хочу, чтобы в память о ней сказал слово ее возлюбленный, мой приемный сын Римо.
Римо выступил вперед как робот. Он смотрел на гроб.
– Год назад я принял на себя обязанности по защите этого селения и его жителей, – начал он. – Сегодня я клянусь вам: тот, кто совершил это злодеяние, заплатит сполна. Чего бы мне это ни стоило. – С этими словами Римо отошел на прежнее место.
Чувство, с каким Римо произнес свою краткую речь, выбило Чиуна из колеи. Он сделал знак опускать гроб. Заработали лопаты, и с глухим стуком комья земли из насыпанного рядом холма полетели на гроб.
Жители Синанджу почтительно дожидались, пока последний ком земли ляжет в свежую могилу, и только Римо Уильямс, не говоря ни слова, решительно зашагал прочь.
Чиун грустно поник головой. Ему казалось, что сегодня наступил конец очень многим вещам.
* * *
Римо двинулся по прибрежной дороге; ветер трепал полы его белого траурного костюма. Никакой конкретной цели у него не было: он просто шагал куда глаза глядят.
Он дошел до дома, который начал строить своими руками, но закончить не успел. Дверной проем зловеще зиял, как глазница черепа. В одной стене была пробита брешь: тут ему нанес удар Голландец. Крыши не было вовсе – за нее он еще не принимался.
