– Рассказывал. И у меня нет желания слушать это еще раз.
– Это плохо. Но я тебе все равно расскажу. Раньше я рассказывал тебе об уроках Мастеров прошлого – Вана, Куна, малыша Джи. Но я никогда не рассказывал тебе об уроке Мастера Чиуна.
– А вот и нет: я это все знаю наизусть, – с досадой произнес Римо.
– Сделаю вид, что не расслышал, – сказал Чиун, и в голосе его зазвучали визгливые нотки, как обычно случалось, когда он вещал об уроках старых Мастеров Синанджу. – Я всегда говорил тебе, что моя жена была бесплодна и, не имея наследника, я вынужден был обучать технике Синанджу сына свояка по имени Нуич.
– Да, – перебил Римо. – И Нуич занялся самостоятельным бизнесом, не отсылал в селение никаких гонораров, и таким образом ты остался без ученика. И хотя я был всего лишь белый и не умел даже ровно держать руку, ты удовольствовался мною. Вдвоем мы позаботились о Нуиче, но он успел воспитать Перселла, так что на сегодняшний день мы опять стоим перед проблемой самозваного Мастера, только с лица он другой. Я ничего не пропустил?
– Весьма красноречиво! – колко бросил Чиун. – Но я никогда не рассказывал тебе всего до конца. О том времени, когда у меня появился сын. Сейчас расскажу.
– Валяй. Я никуда не спешу, – безучастно отозвался Римо, но в его голосе Мастер Синанджу уловил первые нотки заинтересованности.
– У меня родился сын, его назвали Сонг. Хороший мальчик, поджарый, с гладкой кожей и умными глазами. Я, естественно, взялся за его обучение. Годы шли, и сердце мое все больше наполнялось гордостью: он с успехом овладел дыхательной техникой, затем – первыми упражнениями. Он схватывал все на лету, и чем быстрее он овладевал Синанджу, тем больше я усложнял программу занятий.
– Что-то мне это напоминает... – заметил Римо.
– О, ты не подумай только, что тебе приходилось так же тяжело. Я, конечно, учил тебя со всей строгостью, но в сравнении с моим покойным сыном Сонгом ты просто прохлаждался. Если честно, с Сонгом я перестарался. Я никому этого не говорил, но я по сути убил своего сына.
– Ты? Какой ужас!
– Нет, я не убил его ударом или пинком. Я не проливал его кровь. Я убил его своей гордыней. Был первый весенний день, и селяне запускали бумажных змеев, приветствуя наступление весны. Мой сын тоже хотел пускать змея. Ему тогда было всего восемь. Впереди у него было девятое лето, но этому лету суждено было превратиться в черную ночь – хотя никто не знал, что в тот день я вырвал у него из рук его змея и потащил его к горе Пэктусан.
Мы стояли у подножия горы, и я сказал ему: “Если ты в самом деле сын моей жены, ты должен взойти на гору в один день”. И сын мой ответил: “О отец, я не смогу! Она слишком высокая, а руки у меня еще маленькие”.
И я сказал ему: “Мастер Го залез на гору Пэктусан, когда ему было девять. До него никому из Мастеров не удавалось этого сделать раньше двенадцатилетнего возраста. В тебе я вижу будущее величие, и если ты не хочешь меня разочаровать, то взберешься на гору, не достигнув девяти лет. Вперед!”
Мастер Синанджу задумчиво расправил полы своего траурного кимоно и, помолчав, продолжал:
– Он неохотно начал восхождение. Я остался ждать его на талом весеннем снегу. Я знал, что с первого раза у него не получится, но твердо решил добиться того, чтобы он в конце концов одолел эту гору. При необходимости я был готов каждый день приводить его сюда, не будь я Чиун! Так я решил.
– И у него ничего не вышло?
– В первый день, – ответил Чиун, – я следил за ним взглядом, пока он не превратился в маленькую точку на белом снегу и не пропал в тумане. Он забрался очень высоко. Но я знал, что он все время приближается к вершине – время от времени у него из-под ног обваливался снег. Я помню, какой гордостью наполнилось мое сердце. Но время шло, а мой сын все не спускался. Я ждал, будучи уверен, что раз он дошел до вершины, то уж спуститься точно сумеет. Я был упрям. Солнце село, а рассвет застал меня на том же месте – упрямого молодого человека. Я ведь был тогда молодой. И когда наутро сын мой так и не вернулся, я сам полез в гору, вознамерившись как следует отругать его за недостаток воли.
