— Где-то йети устроили себе пирушку, — бормочет Бегер, когда я сообщаю ему о случившемся. Он проводит день, прячась от солнца в унылых руинах палатки: я кое-как сумел поставить ее без помощников, но она еле держится.
Что за удивительные существа! — думаю я. Сидя у входа в палатку и наблюдая за пыльными вихрями на горизонте, я напоминаю себе, что достиг поставленной цели — подтвердил свое убеждение вполне достоверными фактами. До меня науке приходилось довольствоваться привычным комплектом из трех утешительных призов: следы, берлоги и экскременты. Меня будут чтить, как француза Дю Шайю, впервые подстрелившего гориллу — животное, которое европейцы на протяжении двух тысяч лет считали мифическим. А ведь я открыл не просто новое животное. Монахи в здешних монастырях медитируют на свитки, где йети изображены между животными и людьми. Надо мной посмеивались за то, что я посвятил свою жизнь легенде. Но легенды порой движут народами и сохраняют их как единое целое.
Ночью у Бегера начинается лихорадка. Я ухаживаю за ним: вода, охлаждающие компрессы. Он беззвучно плачет и позволяет себя обнять. Белье на нем мокрое насквозь, и когда я его стаскиваю, мы оба видим красную полоску, бегущую от лодыжки к лимфоузлам в паху.
Я помогаю ему снова одеться и улечься. Лодыжку больше не трогаю.
Я дремлю рядом с ним, и мне грезятся переходы через реки, быстро несущаяся студеная вода и брызги с минеральным вкусом. В Шигадзе ветер пах можжевельником и имел привкус пыли. Посреди улицы слонялся пятнистый белый бык. В одном поселке, где нас встретили гостеприимно, детей вымыли в нашу честь. Мы расположились на ночлег на голой земле, укутавшись в шкуры, и мне не давали заснуть блохи и опасения, что утром мы не найдем необходимого запаса бензина. В тот день на высоком перевале мы увидели по другую сторону ущелья шириной в полкилометра огромного козла — такина. Курносый и чудовищно широкий в плечах, он якобы сталкивает путников с узких обрывистых тропок. Но его шерсть на солнце отливала ярчайшим золотом. Золотое руно, подумал я. Вот оно, золотое руно.
Я просыпаюсь во тьме, нащупывая фонарик. Из-за разреженного воздуха мы оба дышим тяжело, с шумом. Задержав дыхание, я прикрываю Бегеру рот и нос. Прислушиваюсь. Дует сильный ветер, но даже он не может заглушить далекий свист. Чем-то пахнет. Я трясу Бегера, однако мне не удается его разбудить. Думаю о яке у палатки прошлой ночью: глаза закрыты от ветра, на черной шерсти белеют снежинки.
В июне шерпы отмечают Мани Римбу — «Все будет хорошо». Это праздник почитания богов природы. В кульминационный момент появляется ряженый — жуткого вида йети. Когда я приехал, один миссионер, чей огород буквально растерзали, сказал мне: «Эти создания — такие же божьи дети, как мы с вами».
Теперь свистят по ту сторону палатки. Плохо натянутое полотно содрогается и хлопает о шест.
Я вслушиваюсь внимательнее. Бегер тяжело сопит, придавленный одеялами. Бруно — я вспомнил, что его зовут Бруно.
Во время нашего первого разговора Гулам рассказал мне, как однажды столкнулся с йети около загона своего дяди. Лицо и ладони существа были черные. Ноздри очень страшные, но почему, Гулам не мог внятно объяснить. Он оторопел, взглянув в его желтые глаза. Существо зашипело и пустилось наутек, таща под мышкой теленка яка.
Над палаткой раздается не то крик, не то рев. Я зажигаю фонарик и быстро направляю его луч на вход. Лицо в темноте щерит зубы. Сзади теснятся и напирают другие лица.
