-- Ну да... Он бы лучше с ней в гостиницу съездил, чем в своей конторе. Кеннеди по крайней мере имел Мэрилин Монро, а не эту...
Действительно это смахивало на хобби; Дмитрий гоняться гонялся, но уроки пения брал всерьез. И, оставаясь гонщиком, дебютировал на оперной сцене в 61-м -- не с кем-нибудь, а с самим Паваротти! ("Я его нечасто вижу, но очень уважаю".) А профессиональные гонщики в опере разве поют?
В какой-то момент он решил бросить пение, поскольку сам понимал, что с вокальной техникой у него не очень. Но его итальянские друзья нашли ему хороших учителей, разумеется дорогих. Набоков продал очередную гоночную машину, на которой только что пришел вторым в Триесте, так что было все-таки жалко, -- и на вырученные деньги кинулся догонять своего дружка Паваротти. Клиническая смерть
И вот после всего, когда с профессиональными гонками, с рисковой жизнью было покончено, пара некогда сломанных в мелких столкновениях ребер забылась (а в клубных любительских гонках на рожон лезть особенно и не дают), а самым страшным производственным риском была опасность сорвать голос, -- Набоков разбился. Он попал в такую автомобильную аварию, что шанс выжить у него был чрезвычайно скромный. Сорок процентов его кожи было обожжено, -- и это при переломе шеи, не говоря уж про остальное.
-- Колоссальная катастрофа... Вокруг меня раньше умирали люди, которые были менее обожженные, чем я тогда...
Это все случилось в конце 1980-го, когда он ехал на прием к дантисту. Вот буквально накануне вернулся из Парижа, где записывал для тамошнего радио оперу "Антоний и Клеопатра" (он там в одиночку спел все басовые роли), переночевал в привычном богатом отеле "Монтре Палас", где до конца жизни жил его отец, сел в "Феррари", которую механик накануне пригнал из Лозанны, и поехал.
И вот на ходу, когда он мчался по трассе со страшной быстротой, или, как обычно в таких случаях записывают в протоколах купленные гаишники, "на скорости 50 км в час", у машины отваливается левое заднее. Она врезается носом в разделительный барьер, и впереди, в багажнике (ведь у "Феррари" мотор, как у "Запорожца", сзади) что-то взрывается. Машина загорается, он в ней.
-- Я инстинктивно знал, какие меры принять: выключил немедленно бензин. Поставил на нейтралку и сначала тормозил, а после отпустил тормоз, чтоб дать машине развернуться и уйти с левого ряда. Я ясно думаю в такие моменты, я никогда не теряюсь, -- вспоминает он тот давний случай. -- Пробовал осторожно тормозить, пока машина еще слушалась руля. И притормозил трением и ударом о правый барьер. Остановил машину. Все горит вокруг меня, а обе двери погнуты, не отрываются. Отчаянной силой я выбил окно, вылез из машины -- и прыгнул на землю, кувыркнулся, чтобы потушить себя, -- и в этом прыжке сломал себе шею...
Я клинически умер. Я имел это странное явление белого туннеля, с огнем в конце -- вы, может быть, читали о чем-то подобном. Я был вне тела... Это не было автогипнозом, потому что я мало знал об этом.
-- Было страшно?
-- Нет! Это было очень приятно. Облегчение, чувство, что скоро увидишь людей, которых любишь, -- меня это манило... Это странная вещь, я почувствовал, что могу это своей волей остановить. Я откуда-то знал, что в моей власти выбирать -- пустить себя в туннель, к этому желтовато-белому свету, -- или остановить себя, пострадать, выздороветь и сделать то, что я еще могу сделать на этой земле.
-- Вы так спокойно про это говорите! Это что, опыт человека верующего или...
-- Знаете, мне родители предоставили совершенно свободный выбор. Меня учили истории религии... Но взгляды у меня совершенно агностические, я не принимаю формальных ритуалов. Мне кажется, что догмы вредны! К примеру, давно пора ограничить население некоторых африканских стран, а некоторые запрещают там презервативы и аборты.
Да. А что разбиться можно -- так это всякий гонщик знает. Сколько я страшных аварий видел! Это спорт рискованный и опасный.
-- Так вы, значит, в том туннеле решили вернуться с полдороги.
-- Да... Это был тяжелый случай. Меня окунали в перманганат потассия (марганцовка. -- Прим. авт.) и потом соскребали сожженное мясо, чтоб инфекции не было. Это страшно больно, и даже морфин не помогал. Потом морфин стали чем-то заменять, чтоб я не привык -- чему-то одному. Я ничего не мог -- даже читать: глаза были искалечены. Даже радио слушать: слух и тот уставал. Очень близких людей у меня немного -- может быть, дюжина... Когда у меня было это несчастье, они со всего мира приехали ко мне. Я люблю устрицы, люблю семгу -- они приносили мои любимые вещи, чтоб подбодрить меня.
