И удивился поговорке, всплывшей из глубин памяти. Крепко его приложило подземелье, раз Саня начал выпирать из-под личности Дамира. Надо приходить в себя — здесь не место рохле, каким был Саня.
Спустились. Снизу зал впечатлял еще больше — настоящая подземная деревня в каменном лесу. Ягуп, уверенно лавируя между хижинами и кострами, двинулся вглубь. И стены, и колонны, и пол были выложены темным терианским мрамором. Дым перебивал долетающие сюда дурные запахи. Ксандр оглянулся на лестницу — она вела наверх и заканчивалась круглым отверстием, напоминающим осиное гнездо. Наверное, отсюда есть прямой выход на поверхность. Должен быть.
Под ногами хрустел мелкий мусор. В одной из хижин заверещал ребенок, бледная женщина, помешивавшая что-то в котелке над костром, метнулась к нему. Ксандр проводил оборванку взглядом. Живут. Они здесь живут.
— Ягуп, — шепотом позвал он, — а что они все здесь делают?
— Скрываются. Здесь тише, чем в Диком городе. Облав нет. Безопасно… А многие и до варханов здесь поселились, уже несколько поколений выросло. Вон. — Ягуп указал на старика. — Коренной.
Ксандр присмотрелся. Старик повернулся.
У него были глаза привидевшегося Ксандру мокролапа — черные, огромные. Кожа на лишенном растительности лице шелушилась. Старик сутулился. Он, наверное, никогда не видел солнца. Словно бледный росток картошки, пролежавшей до весны в погребе.
Ягуп повел Ксандра дальше.
В самой чаще каменного леса Ягуп подошел к одной из хижин — кривобокой, сложенной из шифера и гнилых досок. Постучал, стена качнулась.
— Выходи, Носач! Это я, Пятномордый!
Скрипнула дверка, и наружу выглянул человек.
Когда-то, наверное, он был толстым — кожа на щеках обвисла складками, как у черепахи Тортиллы. Единственной запоминающейся чертой оказался огромный сизый нос записного пьяницы. Камачек трясся мелкой дрожью и нервно чесал грудь.
— Т-ты… Т-ты… — С каждым звуком с губ Камачека срывалась слюна. — К-кого… 3-зачем… С-следят! — вдруг выкрикнул он.
От неожиданности Ксандр отпрянул. Камачек, по-прежнему трясясь, выбрался из хижины. Он сильно сутулился и подволакивал сразу обе ноги, но на Ксандра наступал довольно шустро. Чесаться Камачек перестал, теперь он размахивал руками и выкрикивал бессвязные проклятья.
— Камачек, — позвал Ксандр. — Камачек. Ты помнишь Дамира бер᾿Грона? Я вернулся за тобой.
Терианец замер. Потом вцепился в свои седые волосенки и заверещал, как поросенок под ножом. Развернулся и кинулся в хижину. Ксандр успел влететь за ним, повалил на спину, зажал его рот ладонью. Ягуп прикрыл дверь, и в хижине воцарился полумрак, лишь тлела в углу лампада.
— У меня один вопрос, Камачек. Один. И я уйду. Я никому про тебя не скажу. Один вопрос. Как умер Дамир? Кто его убил?
Камачек попытался укусить его за ладонь, засучил ногами.
— Ягуп, помоги держать, — скомандовал Ксандр.
Камачек выпучил бесцветные глаза, из которых хлынули слезы. Сизоносый корчился на полу и рыдал в три ручья, из носа у него потекло. Ксандр убрал руку со слюнявого рта и вытер о плащ. Вопреки ожиданиям, Камачек не закричал. Он продолжал плакать, вздрагивая всем телом. Ксандр слез с умалишенного. Камачек тут же обеими руками принялся чесать грудь, раздирая и без того ветхую рубаху. Обнаружился свежий розовый шрам от ожога.
Терпит горящее полено. Притворяется мертвым.
— Ты притворился мертвым, — навис Ксандр над жалким человечишкой, — но ты все видел, Камачек!
— Удиииии… — простонал терианец. — Удиииии!
Ксандр задумался: интересно, Камачек корчит из себя сумасшедшего или спятил на самом деле? Так просто его не расколешь. Пытать, наверное, придется. Память Дамира брезгливо скривилась: пытать берсер не любил. Низкое занятие.
— Говори, — потребовал Ксандр. — Ответишь — уйду. Нет — пеняй на себя.
Камачек окинул его безумным взглядом, принялся шептать что-то, брызгая слюной с оттопыренной губы.
Ксандр склонился, прислушиваясь.
— Смерть, — бубнил повстанец, — смерть… Огонь, огонь везде! Смерть! Дамир… Зармис… Сильные, сильные не убереглись, я спрятался, Камачек спрятался, глубоко спрятался…
Поморщившись, Ксандр выпрямился. Бесполезно. Наверное, разум Камачека все же помутился там, наверху, когда повстанца придавило горящим поленом и долгие часы он притворялся мертвым.
