Представляя себе таким образом всю картину исцеления Распутиным Вырубовой, я ясно представлял себе, какое глубокое и сильное впечатление эта сцена “воскрешения из мертвых” должна была произвести на душевную психику высочайших особ, воочию убедившихся в наличии таинственных сил благодати Провидения, пребывавшей на Распутине, и упрочить его влияние на августейшую семью. После этого случая Вырубова, как закончил мне свой рассказ Распутин, сделалась ему “дороже всех на свете, даже царей”…”.
Интересно, что вопреки укоренившемуся мнению влияние Распутина на государя было далеко не беспрекословным, что подчеркивает в своих записках мой дед. Николай II отказывал Распутину в его просьбах, если они не отвечали его самостоятельному решению, не принимает Распутина после его скандальных выходок, а главное, царь твердо знал, что через пять лет, когда опасность жизни и здоровья наследника из-за гемофилии отпадет, он удалит от себя Распутина.
Белецкий пишет, что “в последнее время Распутин уверял своих поклонников, чему я сам был свидетелем во время одного из воскресных чаев у него на квартире в июне 1916 года в присутствии А. А. Вырубовой, что ему положено на роду еще пять лет прожить с ними, а после этого он скроется от мира и от всех своих близких и даже семьи в известном только ему одному, намеченном уже им глухом месте, вдали от людей, и там будет спасаться, строго соблюдая устав древней подвижнической жизни. Это свое намерение Распутин, как я понимал, навряд ли привел бы в осуществление, даже если бы и не был убит, так как он довольно глубоко опустился на дно своей порочной жизни.
Но Распутин ясно, по настроении государя, замечал близость наступления поворота в отношениях к нему со стороны его величества и заранее подготовлял себе почетный отход от дворца, указывая на пятилетний срок как на то время, когда наступит для наследника юношеский возраст, кладущий преграду гемофилии, внушавшей их величествам постоянную боязнь за жизнь его высочества и связавшей Распутина в силу приведенных мною причин с августейшей семьей…
К той общей характеристике, которую я дал Распутину, — пишет Белецкий, — мне остается добавить только несколько штрихов для обрисовки его личности. Распутин пренебрежения к себе и обид, ему наносимых, не прощал и никогда не забывал и мстил за них до жестокости; на людей смотрел только с точки зрения той пользы, которую он мог извлечь из общения с ними в личных для себя интересах; будучи скрытным, подозрительным и неискренним, он тем не менее требовал от окружавших его безусловной с ним искренности и фальши в отношении себя не допускал; помогая кому-нибудь, он затем стремился поработить того, кому он был полезен; в своих выводах и решениях отличался упрямством и трудно поддавался переубеждению, идя на уступки в тех только случаях, когда это отвечало его интересам; в своих домогательствах и желаниях отличался поразительной настойчивостью и до той поры не успокаивался, пока не осуществлял их; умел носить на лице своем маску лицемерия и простодушия, вводил этим в заблуждение тех, кто, не зная его (а таких было много, в особенности из состава правившей бюрократии), мечтали сделать из него послушное орудие для своих влияний на высокие сферы. Присматриваясь к судьбе тех лиц, которые искали в Распутине той или иной поддержки, я видел или печальный исход влияния на них Распутина и всей окружавшей его порочной обстановки, или фатальный для них позор, как последствие сближения их с Распутиным, но не в силу его демонизма, а главным образом вследствие свойства тех побуждений, которые толкали их идти к Распутину и заставляли затем поступаться многим в ущерб своей чести и достоинству…”.
…Теперь, спустя почти сто без малого лет, о Распутине известно достаточно много, в том числе и благодаря этим воспоминаниям моего деда. Но именно они, написанные в семнадцатом году в тюрьме, были первым подробным и достоверным рассказом о жизни и смерти Григория Распутина…
Вернусь в больничные палаты тюрьмы “Кресты”, где мой дед писал эти воспоминания. В 1917-1918 годах здесь сидели царские сановники, монархисты, великие князья. Вскоре к ним присоединились депутаты Государственной Думы и члены Временного правительства. Соседом моего деда по камере был бывший депутат Думы и известный разоблачитель провокаторов царских охранных органов В. Л. Бурцев. Койки Степана Петровича и Владимира Львовича стояли рядом. Они знали друг друга до тюрьмы, но здесь по-настоящему подружились. Бурцев проделал сложный путь от революционера до монархиста.
