И Иван Афанасьевич Васильев заявил о себе как очеркист, будучи автором многих повестей.
В общем-то вся жизнь вела деревенского паренька Ваню Васильева к тому, чтобы он стал ярким и мудрым выразителем дум крестьянских 60—80-х годов XX столетия. Деревенька Верховинино, где он родился 19 июля 1924 года и провел детство, была небольшой и живописной. Отличала верховининских мужиков страсть сажать сады. “Добро бы яблони или вишни, а то по всем гуменникам, у прудов-копанцев — красная верба, плакучие ивы, калина, лещина. От этого чудо-сада светлеет на душе”, — вспоминал писатель. Школа была в трех верстах от дома. С радостью бегал в нее Ваня, читал запоем. И вот это увлечение повлияло на последующий расклад жизни. Обуреваемый романтикой путешествий, ринулся было в училище штурманов речного флота. Сдал вступительные экзамены на “отлично”, но не тут-то было — зрение подвело. У штурманов и лоцманов оно должно быть без изъяна. Пришлось возвращаться домой несолоно хлебавши.
В то время семилетка считалась солидным образованием, а Ваня блестяще окончил ШКМ (школа колхозной молодежи), и вот директор предложил ему, шестнадцатилетнему пареньку, стать учителем. Судьба вывела на наробразовскую колею, и он всерьез стал на нее, поступил на заочное отделение педучилища. Нравилась ему учительская работа. Ученики любили его, учитель в деревне тогда был в большом почете. Отцы учеников, здороваясь, снимали картузы, матери кланялись. Учитель — слово-то какое!
Война. Бывший учитель стал красноармейцем, оказался на передовой. Контузия и ранение. Подлечившись, вернулся в свою часть и прошагал фронтовыми дорогами до Победы. Вспоминал в окопах о верховининских садах, думал о том, как, вернувшись на родину, опять станет учительствовать. И, конечно, демобилизовавшись, сразу направился в роно. Мужчин выбила война. Учителя-мужчины — редкость. Определили ему место директора спаленной в войну школы, а потом существовавшего лишь на бумаге детдома, который пришлось сооружать и обустраивать на пустом месте, собирать сирот, кормить и учить.
Надо ли говорить, что терпел директор детдома, как все, нужду, и вся жизнь деревенская, горемычная, голодная, послевоенная, была как на ладони. Медленно шло улучшение. “Радовались тому, что сменили землянку на избу, крохотную, без сеней, из окопного леса или кривой горькой осины, с крышей из соломы колосом вниз”, — вспоминал он. Старания директора детского дома заметили, вызвали в райком партии, а там готов пост на выдвижение — секретарем райкома партии по пропаганде и агитации. Но уперся Васильев: не пойду, не хочу, не представляю себя в этом качестве.
— Ах, так?! — возмутился первый секретарь райкома партии, и не заладились у Васильева отношения с властями. Пришлось переехать в Себеж. Там направился в редакцию районной газеты. Явился не с пустыми руками. Была тяга к слову, печатал заметки под псевдонимом. И вот вырезки своих творений положил на стол редактора. Тот разглядел в Васильеве незаурядного журналиста и принял заместителем редактора.
А потом, в хрущевские времена, когда началась перетасовка районов, оказался Васильев редактором межрайонной газеты в Валдае. Недолго прожили те газеты. Когда их прихлопнули, исполнилась давняя мечта Ивана Афанасьевича — попал он в Ленинградскую Высшую партийную школу. Давно мечтал поучиться основательно и системно. Вбирал жадно науку и культуру, допоздна не вылезал из читалки. Учиться так учиться!
Ивана Васильева взяли собственным корреспондентом в газету “Калининская правда” по Ржевскому району. Эта работа была ему по сердцу: относительная свобода, вольный выбор тем. Разъездная собкоровская жизнь не в тягость, хотя уже стукнуло сорок лет. Находил время для литературных занятий. Жива была в народе память о войне, о партизанах и героическом труде женщин, стариков и детей. Хотелось рассказать обо всем этом. Любил Васильев приводить список сельхозинвентаря, которым располагал ставший миллионером колхоз имени В. И. Ленина: “На девятое апреля 1943 года в колхозе имеется: плугов конных — 2, борон простых деревянных — 3, борон “зигзаг” — 5. Собрано мешков — 42, собрано веревок — 2, собрано хомутов — нет, собрано денег — 860 рублей”. Этот листок из конторской книги говорил о многом, прежде всего о той скудости, с которой начиналось восстановление деревни.
