Однажды я не выдержал и встал возле входа в центр с камерой, сделав для родной редакции репортаж о том, как некоторые из профсоюзных деятелей, спотыкаясь о груду булыжников, матерились сквозь зубы, а потом, разглядев надписи на преграде, испуганно умолкали — ведь за отрицание героизма участников переворота февраля 2014 года в Киеве можно легко угодить в застенки СБУ. Потом я узнал, что это была уже третья могила Мельниченко в Киеве: одна есть в так называемом пантеоне Небесной сотни на аллее Героев небесной сотни, одна, настоящая, на Афганском кладбище, и вот теперь в Киеве регулярно всплывает третья.
Могила перед входом — последнее, что нужно посетителям развлекательного заведения, но никто из киевлян не осмелился сказать мне об этом вслух. Напротив, узнав, что разговаривают с журналистом болгарского радио, некоторые мои респонденты с необыкновенным задором начинали говорить о том, что «Киеву нужно больше могил героев», «что имена героев должны быть написаны всюду», а «память о героях должна приумножаться». Это не было похоже на общение между людьми, это был какой-то праздник некрофилии, распродажа на рынке зомби или митинг на кладбище. Но мне не с кем было обсудить подобные детали.
Вообще, за месяц, проведенный в Киеве, я здорово соскучился по нормальному человеческому общению без ханжества, политиканства и тупой лжи. Разговоры о зраде и перемоге, ненавистных москалях, героях революции и прочем шлаке здорово измотали меня. Зато теперь даже требовательные звонки директора я воспринимал с радостью — как возможность поговорить о чем угодно, только не о Восточном фронте, кровавом Путине или продажном Порошенко. Директор, похоже, чувствовал эту мою потребность, потому что всегда находил пару минут для рассказов о том, как и чем живет редакция Федерального агентства новостей или хотя бы минуту для банальных разговоров о погоде в Питере. Услышав, что в Петербурге, как обычно, идет мокрый снег с дождем, небо привычно низкое и серое, а на дорогах — пробки, ремонт и гололед, я действительно успокаивался, как будто этот самый питерский лед приложили мне к горячечному лбу.
В этот четверг за нормальным человеческим общением я пошел в «Пузатую хату», выбрав типичное обеденное время, и не ошибся.
Я сразу увидел ее сидящей за угловым столиком среди декоративных плетеных изгородей. Она тоже увидела меня и весело помахала мне рукой:
— Привет, Игорь, идите ко мне, у меня, как всегда, свободно!
Я быстро собрал на подносе обед, оплатил его на кассе, как обычно, из осторожности наличными, и прошел к Олесе за столик.
Пока я расставлял свои тарелки на столе, она насмешливо разглядывала мой пакетик с выглядывающей оттуда видеокамерой, но я сделал вид, что не понимаю, куда она смотрит.
— Как идет юридическая работа со сложным клиентом? — светским тоном осведомилась бухгалтер Олеся, на этот раз не дожидаясь, когда я съем свой суп.
— Все непросто, — бормотал я с набитым ртом. — Но мы победим. Наша юридическая практика самая сильная в Восточном полушарии. А у вас больше никто из клиентов не отваливался?
— У нас отваливается весь Владимирский рынок, больше ста крупных клиентов, — уже без усмешки рассказывала она. — Похоже, его все-таки снесут, девелоперы решили вопрос с Кличко.
— Грустная история, — признал я. — И как вы дальше будете жить?
— Мы живем в стране, где после смерти говорят «отмучился», — заметила Олеся, со звяканье грохотом бросив приборы на пустую тарелку.
— Но у нас в конторе еще есть шансы помучаться, не все закрылись, — уже пободрее добавила она.
Я принялся за второе блюдо — изумительный плов с бараниной.
— Как они тут все вкусно делают, просто потрясающе, — не удержался я. — И ведь недорого совсем.
— У них поставщик — магазины «Сельпо». Все, что подходит к сроку годности, они сюда направляют. Поэтому недорого. Это же такая выгодная утилизация просрочки получается, — объяснила Олеся, с интересом наблюдая, как замерла моя вилка.
— Ну, ведь все равно вкусно, — упрямо заметил я и снова принялся за плов.
— А я ничего и не говорю плохого, я только про ценообразование уточнила, — ответила она.
