Если кто-то из приставов пытался помочь сослуживцу, его также начинали жестко бить, оттаскивая в сторону. Если смелых не находилось, нападающие просто выдергивали следующую жертву, забивая людей в форме до полного обездвиживания.
Я, не скрываясь, снимал происходящий беспредел, но никого моя камера не пугала и не возмущала. Больше того, меня вежливо обходили стороной, и если мне и прилетали удары, то только случайные.
В конце концов, поредевшие ряды судебных приставов дрогнули, они внезапно, возможно, по команде, отступили от дверей и гурьбой побежали искать спасения в здании суда.
Толпа взревела от восторга и кинулась следом. Я не успел отскочить в сторону, и меня понесло людским водоворотом сначала по лестнице вверх, а затем внесло в и без того забитый зал суда.
В зале, к моему удивлению, действительно шел судебный процесс — слушалось дело того самого Гонты-Краснова, обвинявшегося в незаконном хранении оружия.
Судья, молодая женщина лет тридцати в черной мантии, с сине-желтой лентой на шее, нагрудным знаком и прочими атрибутами судейской власти, с трудом перекрикивала публику. Подсудимого я не видел — клетка с ним была плотно окружена уже не приставами, а вооруженными автоматами людьми в черной униформе и масках на лицах. К этим силовикам националисты пока не совались, но я не сомневался, что, если поступит команда, они сметут и этот кордон.
Во всяком случае, в зале нацики вели себя весьма развязно, грязно оскорбляя судью и её родственников. После наиболее непристойных выкриков она с серьезным лицом звенела в колокольчик. Это действие вызывало бурный восторг публики, после чего судью оскорбляли еще более вычурно.
Кроме меня, в зал смогли пробиться и другие операторы — я заметил Олексия, а также парочку камер национальных украинских телеканалов.
Пока я оглядывался, судья произнесла несколько слов, и зал внезапно взревел. К клетке рванули все, кто находился рядом. Насколько я услышал, судья отказала Краснову в освобождении под залог, и его явно собирались отбивать силой.
Я выбрал точку поудобнее, забравшись с ногами на скамью, но ожидаемой эпической битвы дерьма с дерьмом так и не снял. Автоматчики в черном вывели Краснова из клетки в наручниках и за двойной шеренгой таких же вооруженных черных фигур увели куда-то в дальние от нас двери суда. Атаковать черные фигуры неонацисты не рискнули, оставшись гудеть большой злобной толпой в зале. Я услышал их комментарии, и до меня вдруг дошел сюжет главного внутреннего конфликта Украины.
— Сбушников трогать нельзя, понимаешь?
— Сволочи они. Кремлевские агенты, каты.
— Да отбили бы Гонту, был бы приказ!
— Арсен приказа не давал, ждем.
Я развесил уши, сел на опустевшую скамью, со скучным видом ковыряясь в настройках камеры. Если я правильно понимал диалоги, боевики говорили о конфликте между СБУ, напрямую подчинявшейся президенту страны, и националистами «Азова», неформальным лидером которых считался министр МВД Арсен Аваков.
Пока я размышлял об этой удивительной для европейской страны коллизии, некоторые из боевиков стали нехорошо присматриваться к оставшимся в зале журналистам. Я быстро встал и вышел из зала, не дожидаясь лишних вопросов.
Я редко возвращался в хостел засветло, но в этот день гулять мне было негде и не на что. Голодный и злой, я шел по весеннему солнечному Киеву, невольно принюхиваясь к манящим запахам еды со столиков открытых кафетериев. Уже добравшись до Бессарабской площади, я увидел Бандеру — знакомую рыжую дворнягу и теперь, при солнечном свете, смог, наконец, как следует ее рассмотреть.
Это оказался заросший грязной рыжей шерстью миттельшнауцер, точнее, какая-то его помесь, с необычайно добродушной мордой и очень умными глазами. Собака лежала, положив бородатую морду на асфальт, возле входа в отделение банка «Приват». Рядом с мордой асфальте стояла жестяная банка, привязанная к собачьей шее желто-голубой ленточкой. Еще несколько таких же ленточек были вплетены в кудряшки на спине дворняги. К истертой до полного обесцвечивания жестяной банке была приклеена бумажка с коротким текстом на русском языке.
