Вокруг нее сгрудились ожидающие с предложениями насчет найти любимого.
Почему-то все они были уверены, что любимый ушел от Ланочки.
Видимо, такая уж у нее была внешность.
— Саша тампампарару ёй угэя? — визгливо произнесла Ланочка.
— Саша? — оглянувшись на своих, переспросила обалдевшая цыганка, высокая и прекрасная.
— Саша тампам парару кай ёй исы? — на чистом цыганском языке произнесла Ланочка.
— Бамбалимба трр прр кай ёй исы Саша, — сказала цыганка, и Ланочка повторила за ней ту же фразу точь-в-точь, но как бы со знаком вопроса.
Женщины начали гомонить.
Ланочка тут же дублировала наиболее громкие слова. Было такое впечатление, что она активно участвует в разговоре.
Портмоне она все еще держала в руке.
Даже иногда Ланочка им потрясала, как аргументом.
Наконец ей привели пожилую цыганскую даму, которая с интересом, довольно остро, зыркнула на Ланочку и тут же сказала:
— Положи на ладонь че-то, кольцо, цепочку, все скажу про твоего любимого.
— Металла нет, Саша дорогая, есть деньги.
— Ну положь деньги, хотя там у тебя небогато.
— Смотрите, Саша уважаемая, мне про вас говорили, вы много видите, вы другая тут, не как все, вы гениальная!
Семья изобразила на лицах многое — сомнение, легкий смех, удивление, даже презрение.
Виновница же событий стояла твердо, не меняя выражения лица.
— Сашечка, гений, поищите, где он, вот фото любимого.
Ланочка вынула из кармана общую фотографию, там Граф стоял в центре.
— Вон он, с костылем. Граф. Он фронтовик, с одной ногой. Пропал.
— О, бамбалимба, лачо мануш! — произнесла Саша. — Ёв угэя? Лачо мануш? Тебе надо кай ёв исы Граф?
— Кай ёв исы лачо мануш, — согласилась Ланочка. — Граф ё-ё угэя. Тампарам.
— Бамбарда кай ёв исы, — поправила ее Саша. — Кай ёв исы.
— Бамбарда кай ёв исы Граф? — почти со слезами выговорила Ланочка.
Остальные цыганки, ошалевшие от речей этой бабушки, смотрели на нее и на фото с интересом.
Некоторые призадумались, как бы вспоминая что-то.
Или просто делали такой вид, артистки.
На кону стоял толстый кошелек!
Саша с большим уважением отнеслась к речи Ланочки.
Она как будто бы увидела в ней равную себе персону, умную и хитрую. Но профессия не давала ей поблажки.
Дома ждали голодные дети и таковой же муж.
— Бамбарда дэ мангэ, мэк мишто, — сказала она, показав подбородком на портмоне.
— Бамбарда парару, мэк мишто, — согласилась Ланочка и отдала портмоне в протянутую проворную руку. — На.
— Када на мишто. Парарам нанэ бут лавэ, — презрительно сказала Саша, даже не открывая подношение.
— Парара, нанэ, — печально согласилась Ланочка. — Но лачо. Нанэ бут лавэ. Ой-ёй, тарара пам. Больше нету. Нанэ бут лавэ.
— Граф… — Саша подумала и приняла нездешний вид.
Цыганки смотрели на нее ревниво, посмеиваясь.
Некоторые отвернулись, одна даже с воем зевнула.
Соплеменницы ревновали, явно.
— Найду, золотой перстень отдам, — сказала Ланочка, у которой все семейные ценности перешли в собственность НКВД — после ареста отца, отъема квартиры и самоубийства матери, когда папу снова посадили, едва он пришел домой после семнадцатилетнего отсутствия. Но папа после второго возвращения женился на сестре мамы, а у той, в Ленинграде, все еще оставалось имущество.
Саша вдруг прищурилась, глядя поверх Киевского вокзала и гомонящей толпы.
Подруги тоже насторожились, услышав про золотой перстень. Как напевал в таких случаях папа Ланочки, пришедший живым после второй отсидки, «люди гибнут за металл».
(Он добывал уран и хоронил друзей в вечной мерзлоте лагеря Бутыгичаг. Всю зиму их останки ждали погребения в подсобках (вечная мерзлота непробиваема), а с приходом тепла заключенных выгоняли рыть траншеи, куда складывались трупы с бирками на ногах и засыпались все той же ледяной почвой.)
Ланочка смотрела на Сашу отчаянным взглядом.
Саша может спасти Графа.
Наконец та сказала:
— Жди, скажут. Жди не отходи.
И ушла, растворилась в толпе цыганок.
Ее соплеменницы, заинтересованные золотым перстнем, все еще толпились вокруг Ланочки.
Но, разглядев ее пакет от кефира, полкочана капусты и брошюры, а также весь нищенский наряд вкупе с дырявой шалью, довольно ветхой, которая повисла поперек растерзанной Ланочкиной куртки, табор начал линять.
