— А что я там из себя представляю? Зачем мне туда? Старшая жена?
— Что ты только мелешь. Какая старшая жена!
— Все только и ждут, когда нас отзовут… За эту половую распущенность. Не хочу называть имен. Хватит.
Побагровев, совершенно спокойно он высказал ей все. Назвал старой алкоголичкой.
Она только кивала.
— Валерий. Я остаюсь здесь и подаю на развод. Больше мне нечего делать.
Ребенок, которого она качала, держа на руках, молчал.
— Маши нет, мне больше незачем там жить. Я только ради нее… Посылала ей что могла…Теперь мне остается одно — развод, раздел квартиры. Имущества. И денег в банке «Ройял инкорпорейтед».
— Еще чего, сука, — тихо ответил он, явно испуганный. — Пьяные бредни твои, и всё. Выдумала, б., алкоголичка.
— Это ты алкоголик, все это знают. Скоро тебя отзовут вообще.
— Не мечтай, сука.
Помолчали. Он пыхтел.
Она произнесла очень уверенно и твердо:
— Два года назад ты отказался прописать Сергея, вот он и доказал нам, что не нуждается в Маше. Завел себе младшую жену. Маша знала про эту Лариску. Маша не хотела больше жить.
— Еще и в этом, скажи, я виноват у тебя.
— Все в мире зависит одно от другого. Мой отец ненавидел тебя, ты мне этого никогда не прощал. То же повторил и ты с Сергеем. Не принял его. Сергей пошел по той же дороге. Ответил Маше тем же, что и ты мне. А результат? Ребенок остался сиротой.
С красными щеками, блестящими глазами, с этим ребенком у груди она вдруг помолодела лет на пятнадцать. Всегда гладкие волосы растрепались, завились кудрями. В общем-то, вечно молчаливая, сдержанная Тамара Геннадиевна сейчас вдруг как бы вышла из укрытия, распрямилась, торжествовала какую-то свою победу. Наступил ее час. Она ничего не боялась с этим ребенком на руках.
— Сделай все. Мы уедем с Сереженькой. Мы его усыновим, дадим ему твою фамилию и отчество. Он будет твой сын.
— Почему?!
Искренне так сказал, обидчиво.
— Почему ты мне ничего не сказала заранее? Не предупредила? Как я могу за такое время что сделать?
— Можешь. Сейчас поезжай.
— А… Я не в курсе, что для этого нужно?
— У меня есть справка о рождении ребенка и справка о смерти Машеньки. Если нужно согласие Сергея, то ты должен обойтись без этого. Ты понял?
— Как?
— У нас же был конфликт. Он ребенка мне сунул, но сказал, что отомстит и ничего не сделает для нас. Потому что я его припугнула при всех, что знаю про его шашни и ему не видать Хандии как своих ушей.
— Правильно поступила. Одобряю.
О, Валерий струсил и начал сдавать позиции. Этим надо было пользоваться. Тамара Геннадиевна поддала жару.
— Сергей пообещал нас растоптать. Так что сделай что нужно без него. Подними все связи.
— О-о-о. Нашелся. Пихмей!
(Это слово Валерий вынес из контактов с руководством страны пребывания, для представителей которого само выражение «пигмей» было ругательством. Племя пигмеев являлось позором нации, его скрывали, посылали в джунгли войска — хотя в дальнейшем оказалось, что для возрождающегося молодого государства были очень полезны те средства, которые именно на изучение этого малого во всех смыслах народа иностранцы давали, и большая часть этих долларов оседала на счетах руководства.)
Валерий Иванович даже прошелся шажок-другой по комнате, сам себя как бы подначивая.
Тамара Геннадиевна изучила его натуру как опытный дрессировщик.
Иногда это был вялый, инертный кот, которому было лень встать с дивана, иногда изощренный, могучий удав.
Иногда — как сейчас — полинявший петух.
— Вот увидишь, Валерий, он не пикнет насчет ребенка. Вопроса не поднимет никогда.
Кивнул. Он привык, что за свои слова жена («супруга» на военно-дипломатическом языке) отвечает головой.
Никаких лишних обещаний, но уж если что сказала — так оно и будет.
— А пока что вызови водителя, и пусть привезет порошкового молока «Нестле» из кремлевской аптеки. Я собиралась купить, если у Маши не придет молоко (попыталась не заплакать). Срочно.
Лила слезы, стоя с ребенком на руках, и глядела на Валерия огромными глазами.
Он вдруг даже вспотел и вышел вон, тяжело переводя дух. Маши нет, вот в чем дело. Маши нет.
Он шел и ругался матом, и выражение лица было как у маленького обиженного ребенка.
