. В современном наркокапитализме это стандарт депрессии, понимаемой как дефляция возбуждения, а горизонт – это горизонт химической реорганизации, посредством которой такая дефляция может быть обращена в правило эффективности.
Бытие – это область психополитики; нет никакого бытия вне дела упорядочивания аффектов, отделяющего субъекты от всего в них, что относится к дисфункциональному, по крайней мере, всего, что считается таковым в правилах и предписаниях наркокапитализма. Это означает, что в психокапитализме онтология становится областью заповеди: бытие становится областью того, что должно быть;
esti, о котором говорил Джорджо Агамбен, становится областью
esto; в то время как факт становится областью нормы и так далее, – в виде некоего чудовищного низвержения, при котором состояние и порядок вещей неразличимы
[153]. Но эта неразличимость отнюдь не представляет себя операцией управления, каковой она на самом деле является, а выдвигает себя в качестве
решения – способа регулирования всего в
вашей жизни, что прежде было дерегулировано и что делало
вас таким несчастным, таким несогласным с
самим собой. Бытие в психополитике – это дар, предлагаемый каждому, кто чувствует себя разрозненным, кому возможность связующего решения представляется самой желанной вещью; бытие должно было стать тем объ-единением, к которому так стремятся разъ-единенные. Напротив, возбуждение должно было стать процессом, в ходе которого предотвращается это объединение; оно должно было стать тем, что делает невозможным воссоздание бытия субъектов – или, скорее, того, что делает невозможным реорганизацию в соответствии с замыслами бытия. Предупреждение здесь очевидно:
ex-citare, как знал Крепелин, означало «выведение за пределы самого себя», изгнание за рамки бытия, которыми, как понималось, нужно ограничить себя, если вы хотели избежать разложения, вызванного депрессией. Единственное бытие – бытие девозбужденное; более того, давняя традиция не переставала втолковывать это беспутным душам, то есть не желавшим слушаться тех, кто знает,
что для вас хорошо. Там, где царит возбуждение, утверждали они, нет места бытию; там, где царит возбуждение, есть только
désêtre [небытие].
§ 48. Юридичность возбуждения
Возможно, нам следует пойти дальше: возбуждение – это не только выход из себя, приведение в движение, перемещение того, что фиксировано, изменение состояния; это также операция, посредством которой осуществляется такое перемещение: вызов или провокация. В римском юридическом словаре возбуждение могло также означать действие, которое было необходимо для раздела имущества в составе имения или посредством которого индивида привлекали к ответственности[154]. В десятом томе «Истории от основания города» Тита Ливия упоминается консул Публий Деций Мус, использовавший этот термин примерно в 340 году до н. э. в речи перед Сенатом по случаю своего избрания: способность возбуждать обозначала свободного человека[155]. Быть возбужденным, значит быть вызванным в трибунал и открыть свое бытие и свои поступки для рассмотрения суда; это значит подвергнуть свое бытие испытанию внешнего, чьи решения могли повлиять на вас – благоприятным или негативным образом. Тот факт, что возбуждение приводит в действие суд бытия, объясняет, почему теоретики толпы, врачеватели депрессии, охранители ночи и активисты контрацепции всегда относились к нему с подозрением. Возбуждение – это не только нарушение, от которого бытие вольно себя защищать, но и форма обвинения, способ обращения к бытию для привлечения его к ответственности за то, чем оно является, на чем держится и куда движется. Можно даже сказать, что возбуждение есть беспокойство бытия – то, что мешает ему удовлетвориться своей самоидентификацией; оно представляет собой возвращение тревоги туда, где должно царить спокойствие. Но существование связи между этой тревогой и состоянием свободы, даже если оно понимается в очень ограниченных терминах Римской республики, добавляет принципиально важный нюанс к сущности возбуждения: быть неудовлетворенным
