Такие приемы со стороны правительства не только в высшей степени несправедливы и жестоки, но вместе с тем нецелесообразны с точки зрения интересов caмoго же правительства, тем более, что, в настоящем по крайней мере случае, интересы правительства совпадают с наиболее гуманным и справедливым образом действия.
- - — - - — - - — -
Недавно умер молодой человек, по имени Евдоким Дрожжин, не могший по своим религиозным убеждениям участвовать в военной службе. Несмотря на то, что он самым решительным образом отказался от поступления в солдаты, с ним, вместо того, чтобы карать его именно за этот отказ, стали поступать так, как будто он вовсе и не отказывался. В течение более двух лет, его подвергали непрерывному ряду угроз, требований, испытаний и наказаний, имевших целью насильственно заставить его сделать то, чего он по совести сделать не мог. Его приговорили к заключению в дисциплинарный батальон и здесь от него стали требовать исполнения военных обязанностей в самых разнообразных формах, т. е. того самого, чего он не мог по совести исполнять, и за отказ от чего он уже нес наказание. Несмотря на то, что он отказался от присяги и солдатства, с ним обращались, как с присягавшим солдатом. Он же по простой последовательности продолжал отказываться от исполнения военных обязанностей. Тогда его стали судить и наказывать опять и опять за все его отдельные отказы от исполнения тех или других требований военной службы. Таким образом он был сначала приговорен к двухлетнему заключению в дисциплинарном батальоне; четыре месяца спустя он был приговорен в продление этого срока на 3 года и заключению в карцер на 4 месяца; через, 4-ре месяца после того, срок был продлен еще на 3 года с заключением в карцер на 4 месяца; наконец месяца через два после этого он был приговорен к продлению срока заключения еще на три года с арестом в карцере на 4 месяца. Так что срок его заключения, вместо первоначальных двух лет, возрос до 11-ти и все продолжал бы возрастать до бесконечности, если бы болезнь и смерть не прекратили его мученической жизни. Не перечисляю здесь целого ряда более мелких наказаний, которым его подвергали; достаточно сказать, что за все время двухлетнего его пребывания в тюрьме и батальоне он находился вне карцера не более, как в течение 50 суток.
Как говорили мне сами командиры батальона, и роты его, Дрожжин не мог бы физически вынести всего таким путем накопившегося срока своего заключения; к тому же по местным статистическими сведениям известно, что в этом дисциплинарном батальоне уже на третий год содержания в карцере большинство заболевает чахоткой. Так случилось и с Дрожжиным. Вследствие небрежного и бесчеловечного обращения с ним некоторых из его начальников, он простудился, заболел грудью, и после более двухлетнего заключения умер чахоткой.
- - — - - — - - — -
Этот случай, представляющий лишь один пример того мученичества, которому в настоящее время среди нас подвергаются люди, религиозные убеждения которых не позволяют им участвовать в военной службе, должен, казалось бы, до глубины души возмутить всякого, у кого душа не успела еще окончательно зачерстветь. Но здесь я упомянул об этом случае не столько для того, чтобы обнаружить его жестокость, сколько для того, чтобы указать на всю невыгодность для интересов самого же правительства, такого образа действия.
Живши в соседстве того дисциплинарного батальона, в котором был заключен Дрожжин, и неоднократно посещавши его самого, я имел случай близко познакомиться с общим настроением по отношению к этому делу как офицеров, так и нижних чинов батальона, которых служебное их положение вынуждало принимать участие в мучениях этого человек. И я должен сказать, что все симпатии большинства были на стороне Дрожжина. Офицеры, говоря о нем, чувствовали неловкость. Они сознавали, что место такого человека во всяком случае не в в о е н н о м тюремном учреждении, и не скрывали своего желания, чтоб его перевели в гражданскую тюрьму. Да и не могло быть иначе: Дрожжин служил для них живым указанием того крайнего предела отречения от требований своей совести и своего разума, до которого доводили их так называемые "обязанности службы", ибо они отлично сознавали невинность мучимого ими человека и всю недостойность своей вынужденной роли его мучителей. Помню, с каким жалким чувством душевного страдания и стыда один из старших офицеров батальона, с которым я ближе, чем с остальными, сошелся, и который, поэтому, был со мною откровеннее других, — признавался мне в том, что, если б только он располагал лучшим образованием, то, конечно, нашел бы для поддержания себя и своей семьи какую нибудь другую деятельность, вместо участия в подобных возмутительных жестокостях. О низших чинах, товарищах Дрожжина по заключению, и говорить нечего: провинившиеся в различных преступлениях против воинской дисциплины, не имевших ничего общего с христианской любовью к ближнему, они отлично понимали, что Дрожжин по чистоте своих стремлений представлял совершенное исключение среди них, и тем с большим уважением относились к нему. Наиболее же чуткие из его товарищей, прониклись к нему горячей любовью, и некоторые из них в большей или меньшей степени даже усвоили его убеждения. Мне известны несколько примеров людей, которые, отслужив свой срок, стали естественными распространителями в разных глухих уголках России тех идей, ради которых страдал и умер их товарищ по заключению.
