Словно крылья у него выросли: летает с собрания на собрание, с митинга на митинг, бывает на рабочих вечеринках, в редакциях и типографиях. И всюду выступает, выступает. Когда Георгий говорит, в сердцах у людей загорается огонь. Такие теперь времена. Георгий говорит, что приближается день, когда революционная волна сметет династию с горбоносых кобургов и всяких там мироедов в лаковых штиблетах, высоких цилиндрах и белых жилетах, что день и ночь толкутся во дворце…»
Внезапно где-то на Драгоманском бульваре прогремели ружейные выстрелы. Их треск гулко пронесся над окутанным ночным мраком городом. Кто-то дико вскрикнул, но ветер отнес крик в сторону. Люба вздрогнула и, затаив дыхание, прижалась к водосточной трубе какого-то дома. Холодные мурашки пробежали у нее по спине. Но выстрелы не повторились, и она снова зашагала по улице. Ее одолевали мрачные мысли.
«Тень зловещей руки, сжимающей рукоятку пистолета, преследует Георгия. Его жизнь постоянно висит на волоске. Ему угрожают те, от чьей руки в Берлине пали Карл Либкнехт и Роза Люксембург. Та же самая преступная рука в один из летних дней на заводе Михельсона под Москвой нажала спуск, и две пули пронзили Владимира Ильича. Георгий рассказывал, что пули были смазаны ядом… А та бомба, которую бросили перед клубом партии, может, она должна была погубить Георгия? При взрыве погибло несколько человек демонстрантов. Ах, не следовало бы Георгию ночью ходить по пивным! Да еще без охраны!
А мороз-то какой? Цветы в глиняных горшках померзли. Так и иду к нему без цветочка… А вдруг пивная уже закрыта?» — мелькнуло у Любы в уме, и она замедлила шаги.
Но пивная еще работала. Увидев, что сквозь запотевшие окна «Здраве» пробивается тусклый свет, Люба вздохнула с облегчением. Она быстро перешла через улицу, толкнула дверь и вошла в зал. В пивной стояли клубы табачного дыма и винных паров, пахло жареным мясом и всевозможными приправами. Люба с трудом отыскала глазами в глубине зала столик, за которым сидел с друзьями Георгий Димитров. Он, улыбаясь, рассказывал им что-то.
«Сидит, смеется и знать себе ничего не хочет. А я чего только не передумала», — подумала про себя Люба и почти бегом бросилась в глубь зала.
Завидев жену, Георгий Димитров поднялся ей навстречу. Заботливо отряхнул с нее снег, подал стул. Его товарищи потеснились, освободили для нее место.
— Продрогла на улице? Может, напугал тебя кто-нибудь в темноте? — спросил он.
— Все в порядке. Ветер хлещет прямо в лицо. И стреляли где-то. А здесь тепло, даже душно, — сказала молодая женщина, снимая платок с головы.
— Стефан, закажи, пожалуйста, Любе чего-нибудь поесть. Ты знаешь официантов.
— Есть не буду — я уже ужинала. Пришла только повидаться.
— Как мама?
— Как всегда. По дому хлопочет и все ждет, что однажды ночью ты постучишь в окошко.
— А моя «охрана»?
— Все стерегут. Всю улицу оцепили. Ночью заглядывают через забор. А ты чего это по ресторанам ходишь? — упрекнула его Люба.
— Не беспокойся. Мы были на заседании, а сюда заглянули на несколько минут перекусить. Тебя ждали. Решили здесь не засиживаться.
— Товарищ Димитрова, пока мы рассчитаемся, выпейте хотя бы кружку пива, — предложил Стефан Аврамов и постучал вилкой по тарелке, чтобы подозвать официанта.
— Чего изволите? — подбежал к столику официант.
— Счет. И принеси-ка кружку хорошего пива нашей даме. Да и нам налей по одной.
К столику подошел светловолосый, краснощекий небритый парень, в пальто с поднятым воротником. Он похлопал Стефана по плечу, шепнул ему что-то на ухо и, незаметно сунув ему в руку свернутый листок бумаги, отошел к стойке. Заказал себе коньяка.
— Кто это? — спросил Димитров.
— Борис. Ты разве не знаешь его? Помощник Колю Божкова. Свой парень!
Аврамов развернул записку у себу на коленях и, внимательно прочитав ее два раза, закусил губу.
— Что он пишет?
— Предупреждает нас. Какие-то мерзавцы из военной лиги видели, как ты вошел сюда, — прошептал Стефан, не глядя на Георгия Димитрова.
— Ну и что?
— Устроили три засады: на углу перед пивной, напротив — на улице Царя Симеона и дальше — на улице Экзарха Иосифа.
