Долго еще помниться тому удару, долго, может и до самого конца, до тех пор, пока будет удаваться водить за нос подлую судьбу-ромейку. Правда, не верил он в судьбу, как и сородичи его. Но ромеи верили, может, правы-то были они? Во всяком случае, с ними она заодно, против...
- Стой, приехал!
Даброгез плохо понимал язык франков, но этот оклик он понял. Незаметным движением вытащил меч из ножен, положил поперек седла. "Гляди-ка, уже и сюда добрались, в галлийскую провинцию. Бывшую провинцию, - усмехнулся мысленно, - быстренько же!"
- Кому говорю, оглох?! Слазий давай!
Даброгез привстал в стременах. Ничего не было видно. Голос долетал спереди, но дробился в закоулках - непонятно было: из какого именно он раздавался. "Хозяевами себя чувствуют!"
- Я центурион великой Римской Империи! - выкрикнул Даброгез на латыни.
- Империи? Центурион? Ха-ха-ха! - Из расщелины справа выскочила звероподобная фигура с арбалетом в руках. - Где она, твоя Империя, центурион?!
Даброгез заметил, что франк жмется к домам, боится выйти на середину улицы.
- Империя везде! - раздраженно процедил он. И тут же передернулся от собственных слов - в них ожил распятый варварами префект... Даброгез видел, как казнили чиновника, он стоял в двадцати шагах от позорного столба. И стоял не в толпе рабов, не в куче пленных, стоял сам по себе - алеманы отпустили его сразу же после боя. Тогда Даброгез не чувствовал боли в перебитой руке, он чувствовал боль в груди - нужно было в поле умереть! Почему они его отпустили, ведь он оборвал жизни не меньше десятка алеманов, и всего-то за несколько, как показалось, мгновений битвы? Почему?! Вождь подошел к нему сам, сказал не по-латыни, не на германском своем тарабарском наречии, сказал на родном языке Даброгеза, громко вскрикивая в конце слов, непривычно, но вполне понятно: "Ты тоже варвар, - скривил губы в усмешке, будто смакуя это ромейское словечко, прилепленное к ним ко всем, таким разным, но вышедшим невесть когда из одного-таки гнезда, ты тоже варвар, зачем служил им?!" Даброгез, напрягая плечи стянутые сыромятными ремнями, от которых несло псиной, выкрикнул в лицо вождю: "Я свободный человек, я сам выбираю место в жизни!" Обида, злость, отчаянье и страх. Да, страх перед неизбежной и мучительной смертью - голову обручем стиснуло. Вождь снова скривился. "Свободный? Ну что ж, иди ищи свое место!" Он кивнул стоящим по бокам пленника стражам: "Развяжите". Даброгез не решился спросить, откуда алеман знает его язык. Он побрел к городу, чувствуя лопатками холодное острие копья. Но копье не притрагивалось к коже. Жизнь - война, жизнь - хаос. Одного из своих дружинников встретил тут же в городе, у столба, на котором извивался потерявший надменность и величие префект. И варвары не на одно лицо, разные...
- Империя заложила ваш жалкий городишко, - сказал он помягче. - Здесь была хорошая крепость, здесь не было грязи и запущения.
Франк раззявил пасть. И пусть доходило до него не сразу, пусть он мешал все известные языки, но говорил бойко.
- Была, да сплыла! Не помню, центурион, сколько живу столько стоит, и все наш. А ну, проваливай!
Даброгез понял, что франк не разбойник - тот не стал бы гнать, наоборот, сзади парочку своих бы завел, чтоб не ушла добыча, да и вообще болтать бы не стал - чего время попусту тратить?! Он оглянулся - позади никого не было. Ни души, кроме собаки с глазами префекта. Собака не обращала внимания на людей: у нее было свое дело, к тому же живые ее не интересовали.
Даброгез и не заметил, когда к франку прибавились еще трое. Новенькие были пожиже. Но теперь они не жались к стенам, перегораживали весь проезд. На них были железные шлемы и толстые, свиной кожи нагрудники. В руках застыли рожнами вперед алебарды.
- Никакой он не центурион! - крикнул длинный, худой, с проваленными щеками. - Те рожи скоблят, а у а у этого до глаз волосья!
На память снова пришел вождь алеманов - тот тоже не признал в нем римлянина, хотя тогда Даброгез брил лицо.
- Молчи, выродок! - сорвалось с губ.
Тощий побелел, затрясся.
- Ах ты! А ну бери его в копье, ребята!
