– Джеренс говорил, чтобы я уважал их за любовь ко мне. А ты вот говоришь, что они болваны.
Ее улыбка была куда добрее моей.
– Может, мы оба правы, – молвила она.
Я наклонился, чтобы поцеловать жену, потерял равновесие и уткнулся ей в грудь.
– Вы перешли в наступление, господин моряк? – скорчила гримасу она.
Моя беспомощность дико меня взъярила. Сколько мне еще оставаться в таком состоянии?
– Дьявол…
Я взял себя в руки, но настроение у меня испортилось. Я установил ноги обратно на ступеньки, развернул проклятое кресло.
– Ник, что…
– На выход, кресло! – И я покатил в свой кабинет.
Филип перебрался жить домой. Два часа он перетаскивал вещи наверх, в свою прежнюю комнату, а потом сразу улетел обратно на службу. Я вдруг с подавленностью осознал, что все эти годы Фити работал в Совете по защите окружающей среды. Я никогда не бывал у него в офисе и даже не спрашивал о круге его обязанностей. Как должен был сын воспринимать это мое равнодушие? На самом ли деле я так бессердечен?
Я скользнул к себе в берлогу, чтобы остаться наедине со своими мыслями.
Я звал сына Фити – Ф. Т. – в честь Филипа Таера, героического молодого гардемарина, которого когда-то знал. В молодости мы с ним были очень близки.
Однажды, когда моему сыну было лет пять, я усадил его к себе на колени и показал голографические снимки моего отца и фермы под Кардиффом, на которой я вырос. Фити звал меня тогда «па». Своим детским голоском он серьезно спросил меня, не хотел ли бы я, чтобы он звал меня «отец» – как я своего батюшку.
«Если тебе так хочется», – сказал я. Таким образом, я остался «папой». «Отцом» он называл меня, когда хотел принять официальный тон.
С удивлением и восторгом я наблюдал за его взрослением. Доброжелательность Фити не знала границ, а ум вызывал изумление.
Он явился для меня незаслуженным подарком от Господа Бога.
Восстание беспризорников глубоко задело его – я никогда не мог понять, каким образом. Он не отдалился совсем, но стал задумчивым. По достижении тринадцати лет Филип связался с движением «зеленых» и так увлекся, что наконец, после ссор и взаимных обвинений, ушел из дома. Я был ранен в самое сердце, когда Фити залез в мои личные файлы в компьютере. Если я чему-то и надеялся его научить, то это абсолютной честности – и той чести, которая была у меня до моего падения.
Я надеялся, что сын будет лучше меня.
Наконец он возвратился домой, но моя радость при этом слегка приугасла оттого, что вместе с ним был Джаред Тенер. Я не мог отказать – это бы поставило под удар наше примирение.
Что ж, возможно, регулировка гормонального баланса стабилизировала нервную систему Тенера. Время покажет. По крайней мере, прежнего невыносимого юношеского гонора у него заметно поубавилось.
Что касается новых пришельцев и других изменений, то моя домашняя жизнь претерпела странные преобразования. Каждый вечер, к моей нескрываемой досаде, охранники поднимали мое тяжелое кресло по ступенькам наверх, в то время как я молился о том, чтобы ни один из них не поскользнулся. Я даже подумывал, не установить ли в доме лифт. На одной чаше весов была моя гордость, а на другой – возможность сломать еще и шею.
Дэнил Бевин быстро выучился делать все необходимое и всячески старался быть полезным. Держался он скромно.
Тадеуш Ансельм уже на второй вечер пребывания у нас приполз домой после полуночи, навыдумывав, будто он разговаривал со звездами. Арлина похихикала над его россказнями и пошла спать. Впрочем, проступок гардемарина не был столь серьезным, чтобы подниматься с кровати и учить его уму-разуму. Я решил заняться этим наутро, но бледное, дрожащее лицо юноши охладило весь мой пыл. Кое-какие уроки он уже преподал себе сам.
Кроме того, не моей обязанностью было заниматься его воспитанием. Все равно через пару дней его ждал Девон.
Между тем ежедневно у ограды стали собираться толпы народа. Я не понимал толком, чего они добиваются. Наверное, они приходили потому, что я был заметной фигурой в обществе. Будь я простым смертным, мое ранение наверняка бы так их не огорчало.
Свое кресло, столь мне необходимое, я без конца ругал почем свет. Усталый и раздраженный, я всецело погрузился в работу. К счастью, ее было много. Я изучал бюджеты, рассуживал споры колоний, боролся с последствиями затопления Голландии.
