В 56-м году я начинал работать, и как раз в это время немцам Поволжья разрешили возвращаться по домам. Им не давали никаких подъемных. У них ничего не было. В их деревне стояло 120 дворов. Но к моменту их возвращения домов осталось только 12. Хотя всего два месяца назад им было дано разрешение на возвращение.
Гораздо проще и, я бы сказал, гуманнее поступили с калмыками. Их высылали в Казахстан, в Сибирь. За ними приезжал человек, который создавал их республику заново. Этот человек помогал людям выезжать с чужих земель. Им давали какие-то подъемные деньги. Я работал в самой Калмыкии. Хуже всего, когда люди, выросшие в Сибири, возвращались в Калмыкию и заболевали. Особенно часто это происходило с детьми. Очень разными были климатические условия. Конечно, было трудно. Люди привыкали к той жизни, но при первой же возможности возвращались домой. О многих нам было просто неизвестно. Некоторые биологи, геофизики открывали целые деревни, о которых никто не знал, но которые существовали. Я разговаривал с одним финном из Ленинградской области. Ему можно было уже возвращаться домой. У него были деньги, на родине у него был деревянный дом. Но он очень хотел посмотреть сначала на то, как живут в Ленинграде. Никак он не мог добраться до места. В Свердловске он пропивал все деньги, оттуда возвращался обратно в Томскую область. Так продолжалось очень долго. Вот такая оборотная сторона трагедии.
Люди не знали, как реагировать на происходящие события. Чаще всего все относились к ним философски. В больших городах люди практически все так мыслят. Один из высланных как-то раз произнес такой тост после освобождения: „Я поднимаю этот бокал за дружбу народов. Советская власть нас всех сюда сослала, сослала людей самых разных национальностей“».
Людмила Вербицкая:«Михаил Алексеевич Таиров — единственный человек из ленинградцев, арестованный по „Ленинградскому делу“, а потом вернувшийся на свой прежний пост. Он был секретарем обкома, занимался проблемами сельского хозяйства. Таиров был делегатом XX съезда партии. Мой муж, Всеволод Александрович Вербицкий, пережил все то же самое, что и я, только у него все было гораздо сложнее. Он попал не в детскую трудовую воспитательную колонию. Сначала он был в Лефортовской тюрьме, а потом в настоящем лагере. Так как его семья по „Ленинградскому делу“ была реабилитирована, он смог вернуться сюда одним из первых. В свое время ему присудили восемь лет лишения свободы за то, что он не донес на отца. После тюрьмы он был отправлен на Камскую ГЭС, которая в то время строилась. Он был арестован с первого курса Электротехнического института и считался крупным специалистом. Людей с таким уровнем образования там не было. Он там даже чем-то руководил и делал какие-то расчеты.
После смерти Сталина прошла амнистия. Тех, кто был осужден на восемь лет и меньше, отпустили домой. Таким образом он попал под эту амнистию. Вернулся домой тогда, когда все еще были в шоке от „Ленинградского дела“. Надо отдать должное тогдашнему ректору Электротехнического института, его сразу приняли в институт, и он смог продолжить обучение».
Ирэна Вербловская:«Ольгу Берггольц мы тогда знали все очень хорошо. Она была голосом Ленинграда. У нее был такой голос, который запоминался на всю жизнь. Все замирало в душе, когда Берггольц читала свои стихи. Ей верили люди. Тогда из рук в руки передавали ее стихотворение „Круг“.
Нет, не из книжек наших скудных,
Подобья нищенской сумы,
Узнаете о том, как трудно,
Как невозможно жили мы.
Как мы любили горько, грубо,
Как обманулись мы любя,
Как на допросах, стиснув зубы,
Мы отрекались от себя.
Как в духоте бессонных камер
И дни, и ночи напролет
Без слез, разбитыми губами
Твердили „Родина“, „Народ“.
И находили оправданья
Жестокой матери своей,
На бесполезное страданье
Пославшей лучших сыновей.
О дни позора и печали!
О, неужели даже мы
Тоски людской не исчерпали
В открытых копях Колымы!
А те, что вырвались случайно,
Осуждены еще страшней.
На малодушное молчанье,
На недоверие друзей.
И молча, только тайно плача,
Зачем-то жили мы опять,
Затем, что не могли иначе
