Над вольной Невой. От блокады до «оттепели» - страница 127

Важной особенностью Романова были нескрываемый антисемитизм и мстительность. Исключительно из-за еврейского происхождения вполне лояльного советской власти Аркадия Райкина вынудили уехать в Москву, туда же перебрались друживший с Юродским Сергей Юрский и его жена Наталья Тенякова. Запрещали спектакли Георгия Товстоногова, из-за обвинения в гомосексуализме выгнали с работы и арестовали главного режиссера ТЮЗа Зиновия Корогодского, положили на полку фильмы Алексея Германа. В 1974 году были арестованы писатели Михаил Хейфец и Владимир Марамзин. Их обвинили в составлении самиздатовского собрания сочинений Иосифа Бродского. Знавший о работе над собранием знаменитый филолог Ефим Эткинд тоже вынужден был эмигрировать. Позднее Марамзин оказался во Франции, а Хейфец отбыл весь срок в лагере. Начались побеги и массовый отъезд ленинградских артистов и писателей на Запад. Невозвращенцами стали знаменитые солисты Театра оперы и балета имени Кирова Рудольф Нуреев, Михаил Барышников и Наталья Макарова. О положении литературы в годы правления Романова Довлатов писал так: «Если при Сталине талантливых писателей сначала издавали, затем обливали грязью в печати и, наконец, расстреливали или уничтожали в лагерях (Бабель, Пильняк, Мандельштам), то теперь никого не расстреливали, почти никого не сажали в тюрьму, но и никого не печатали».

Советская школа плохому не учила. Герои, на которых воспитывалась учащаяся молодежь: шолоховские Давыдов и Нагульнов, молодогвардеец Олег Кошевой, дипкурьер Нетте — и вправду герои. Проблема заключалась в том, что жизнь в Советском Союзе и в частности в Ленинграде, предлагала выпускникам школ совсем другие коллизии, другой расклад сил, нежели в художественной литературе социалистического реализма. Иногда им предстояло стать персонажами драм, сюжеты которых они очень плохо себе представляли. Так, в Ленинграде произошла кровавая драма, очень похожая на историю, описанную в романе Достоевского «Преступление и наказание».

Не изменившиеся за сто лет декорации города удивительным образом способствуют повторению трагедий, о которых писали русские классики. И кажется неслучайным, что чудовищное убийство женщины и ребенка произошло именно на улице Достоевского.

8 апреля 1972 года в дверь квартиры 23 дома 14 по улице Достоевского позвонил неизвестный тамошним обитателям молодой человек. Звали его Борис Фридман. Незнакомец объяснил гражданину Силкину, открывшему дверь: в квартире 19 ниже этажом живет его теща Софья Михайловна Бородулина с младшей дочерью Радой. Теща уже несколько дней не подходит к телефону, не отвечает на звонки в дверь, ее дочь не появляется в школе, меж тем в их квартире горит свет.

Сосед сверху отказал Фридману в просьбе спуститься с пятого этажа с окна на свой четвёртый по веревке. Если зацепить за батарею веревку, батарея может вырваться из трубы, веревка порвется, Фридман упадет и разобьется. На следующий день Борис Фридман пришел на улицу Достоевского с женой Элеонорой и ломиком взломал дверь квартиры тещи. И тут же вызвал милицию. Сразу же за входной дверью в коридоре лежал труп десятилетней Рады, на кухне — тело ее матери Софьи Бородулиной. Преступник нанес обеим жертвам не менее 40 ударов молотком. Экспертиза установила, что Бородулина, которую убийца добивал острой отверткой, оставалась живой и умирала безо всякой помощи около десяти часов.

Мать и дочь Бородулины

В советские годы любое убийство — ЧП для города, где оно происходит. А если убийство не раскрыто в течение трех-пяти суток, милицейское начальство вызывали на ковер к городскому руководству. Зверское двойное убийство на улице Достоевского привлекает к себе особое внимание. Начальник следственного отдела прокуратуры поручает дело своему лучшему сотруднику — Нине Федоровне Марченко.

В квартире хаос. Стены забрызганы кровью, на полу посуда, опрокинута мебель, ящики шкафов вывернуты, белье и одежда валяются на полу.

Следователь Нина Марченко вспоминала: «Когда зашли и посмотрели на тот ужас, который был обнаружен на месте происшествия, более всего меня потряс труп девочки Рады, набухший такой — трупы долго лежали. У меня такое чувство было, будто война прошла через этого мертвого ребенка, тяжело».