Работы Матюшина и членов основанной им группы «Зорвед» сохранились благодаря усилиям сотрудницы Музея истории города, искусствоведа Аллы Повилихиной и ее коллеги Евгения Ковтуна из Русского музея.
Объективное и никем не отрицаемое достижение советской власти: взрослый человек мог абсолютно бесплатно получить художественное образование. Для этого существовали дома и дворцы культуры.
Скажем, во Дворце культуры имени Капранова около Московских ворот занимались в основном работники фабрики «Скороход». С 1935 по 72-й год с небольшими перерывами изостудию при ДК Капранова возглавлял Осип Сидлин. Он учился в Академии художеств, в том числе у Петрова-Водкина, но диплом не получил. Вокруг него собиралось множество учеников, которые занимались здесь годами, десятилетиями, их никто не гнал. Из этой студии вышло несколько профессиональных художников, но все, кто там занимался, научились понимать искусство.
В 1960–1970-х гг. в залах Эрмитажа можно было увидеть за мольбертом странного разговорчивого старика. Это был Григорий Яковлевич Длугач, также ученик Петрова-Водкина, всю жизнь преподававший в изостудиях домов пионеров. Личность магнетическая, он в конце 60-х создает подпольную художественную школу, получившую название эрмитажной. Молодые художники, бродившие по музею, обратили внимание на удивительного человека и сами попросили быть их учителем.
Художник Анатолий Белкин вспоминал: «Мы ходили к тем, чья позиция была „невмешательство“ в общественную художественную жизнь. Это были самоуглубленные люди разного класса и разной судьбы. Ну, например, был фантастический художник Владимир Волков, человек, который однажды мне сказал: „Я вчера отметил юбилей“. Я спрашиваю: „Какой?“ Он: „Двадцатипятилетие неучастия ни в каких выставках“. При этом он был членом Союза художников. Помолчал и добавил: „Юбилей прошел без шампанского…“ Меня к нему привел Костя Симун. В том безвоздушном пространстве действовали мощные люди, мощные одиночки, вокруг которых и группировались молодые, потому что энергия всегда затягивает».
А в домике на Аптекарском острове с 1919 по 1941 г. жил гениальный русский художник Павел Николаевич Филонов. Его искусство ни на что не похоже: это гремучая смесь сюрреализма и экспрессионизма. Это был не просто художник, это был основатель художественной школы, которая называлась «Мастера аналитического искусства». Настоящий аскет, по убеждениям левый, скорее коммунист, он принципиально не продал ни одной своей картины, все их завещая партии и правительству. Филонов умер в блокадном Ленинграде в декабре 41-го. Союз художников СССР на его смерть не отозвался никак. На мемориальной доске в Ленинградском отделении Союза художников, где были перечислены художники, умершие во время войны, его фамилии не было. Широкая публика его работы видеть не могла, до конца 80-х они были заперты в запасниках Русского музея.
Анатолий Белкин:«На официальную беду и на наше счастье замдиректора по науке Русского музея одно время становится Александр Васильевич Губарев. Я как-то сказал ему: „Саша, ко мне приезжают гости из ГДР, им бы очень хотелось посмотреть Филонова, как бы это устроить?“ На что Саша ответил: „Запасники принадлежат не нам, а вам, художникам, конечно, я все сделаю“. Я ему тогда сказал: „Саш, конечно, ты долго не проработаешь в этом месте“. Так и вышло».
Советский Союз с конца 1920-х гг. фактически отгорожен от внешнего мира. Информация о новейших художественных достижениях Запада охраняется как строжайшая государственная тайна. И все же, рискуя быть исключенными из учебных заведений, молодые художники добывают сведения и о венском модерне, и об абстрактном импрессионизме, и о поп-арте.
Художник Евгений Ухналев вспоминал: «В библиотеке СХШ, небольшой, располагавшейся в угловой комнате, которая выходила на домик с башенкой, мы чувствовали себя как дома. Далеко не все вели себя в этом доме хорошо, в частности, выдирали репродукции. Но это был не я».
Анатолий Белкин:«Отлично помню, как на ступеньках у сфинксов молодой Саша Кожин достал книжку, и там сверкнули какие-то яркие пятна. Он спросил: „Знаешь, что это?“ Я: „Нет“. Он сказал: „Это Пауль Клее“. Я промолчал, потому что не знал, что это. Может, название города, может, еще что…»
