Каблуков с интересом взглянул на Смолярчука.
— Она бы тебе написала так, — продолжал Смолярчук: — «Прости, ненаглядный мой Андрюша, свою старую и больную мать. Нахлынула на меня тоска, вот я и не стерпела, нажаловалась твоей сестрёнке на своё сиротство. А она, глупая, тебе настрочила. И когда! В тот самый час, когда ты готовишься преградить дорогу супостатам нашей Родины! Прости, ещё раз прости. Крепче сжимай оружие, Андрюшенька. Благословляю тебя, сыночек. Делай всё так, чтобы я гордилась тобой, как горжусь твоими братьями-героями…» — Смолярчук улыбнулся. — Согласен ты или не согласен со своей матерью?
Каблуков не мог не ответить улыбкой на дружескую улыбку Смолярчука.
— Согласен, — сказал он.
Смолярчук и Каблуков поднялись на высокую, заросшую густым кустарником скалу. Витязя Смолярчук уложил на мягкую подстилку горного мха.
Обязанности Каблукова и Смолярчука состояли в том, что они должны были вести наблюдение непосредственно за линией границы, а также за местностью, примыкающей к рубежу.
Труд и долг пограничника можно определить коротко: спешная борьба с нарушителями границы. Но как многообразна, а порой и длительна эта борьба, как много затрачивается сил на то, чтобы подготовить наилучшие условия для этой борьбы. Наблюдение за границей преследует главным образом эту цель — подготовку условий для успешной борьбы с нарушителями.
Взобравшись на скалу, Каблуков скромно примостился на каменном выступе, молча прильнул к стереотрубе и надолго забыл о своём напарнике.
Смолярчук, наоборот, чувствовал себя на наблюдательном пункте привольно, по-хозяйски, хотя ему здесь, как следопыту, инструктору служебных собак, не часто приходилось бывать. Сегодняшний наряд был для него исключением и объяснялся тем, что граница находилась, согласно приказу генерала Громады, на усиленном режиме охраны.
Смолярчук посмотрел на юг, потом на восток и запад. Он и невооружённым глазом видел отлично.
Бурная Тисса, несущая свои воды из карпатских, ещё заснеженных горных теснин, курилась лёгким, прозрачным паром. Обрывистый западный берег реки зеленел изумрудной травой, первой травой этого года. Из труб венгерских домов, разбросанных в гуще зацветавших садов, валил утренний дым. Плоский восточный берег был местами покрыт лужами — след весеннего половодья, чернел свежим илом, огромными корягами, вывороченными деревьями, унесёнными, может быть, из Марморошской котловины или оттуда, из таинственной Верховины, где сливаются Чёрная и Белая Тисса. Гербы из нержавеющей стали, прикреплённые к вершинам пограничных столбов, сверкали в лучах раннего солнца. Служебная полоса жирно лоснилась от ночной росы. По склону горы, по извилистой каменистой, дороге, среди виноградных кольев шли колхозники с рогачами на плечах, в разноцветных платьях. По сухим ветвям разбитого молнией дуба бойко прыгала сорока. Тень подвесной малярной люльки лежала на воде рядом с переплётами ферм железнодорожного моста. Путевой обходчик, нагнувшись, озабоченно стучал молоточком по рельсам: ударит — и послушает, ударит — и послушает. Над скалой, где сидели наблюдатели, чуть в стороне от неё, казалось рукой достать можно, звенел жаворонок. В прохладных, ещё тенистых Карпатах кочевало одинокое облако, остаток большой тучи. Быстро перемещаясь, оно опоясывало дымным шарфом горы, закрывало зелёные поляны, застревало на вершинах угрюмых елей и, наконец, слилось с земной шапкой Ночь-горы. Затисский ветер, рождённый где-то на берегах Дуная и набравший сил на Большой Венгерской равнине, бурно напирал на тонкоствольную, кривую сверху сосну. Она раскачивалась с лёгким озорным скрипом: «хочу упаду, хочу устою».
В этом неповторимом мире, мире границы, Смолярчук будет жить до тех пор, пока не пройдёт через все пограничные должности, от рядового до генерала. Это он твёрдо решил.
Смолярчук сел на камень рядом с ефрейтором.
— С моей точки зрения, на границе нет ничего подозрительного, — сказал он. — А как у тебя, Каблуков? Что ты видишь вооружённым глазом?
— Пока ничего интересного.
Он долго, молча и неподвижно, словно окаменевший, сидел у стереотрубы, не спуская её пристального всевидящего ока с левого берега Тиссы. Казалось, он готов был просидеть вот так, час за часом, хоть до вечера. Но он скоро оторвался от прибора и тревожно-радостно посмотрел на товарища. Смолярчук по его взгляду, по возбуждённому румянцу, который до краёв заливал щёки Каблукова, понял, что тот увидел за Тиссой что-то необыкновенно важное.
