— Видишь трубу разрушенного кирпичного завода на той стороне? — спросил Каблуков. — Видишь дырку посредине, снарядную пробоину?
Смолярчук кивнул головой.
— Смотри! — Каблуков подтолкнул Смолярчука к прибору и нетерпеливо наблюдал за тем, как он усаживался на камне, отыскивая выгодную позицию.
— Ну, видишь?
— Вижу… — Смолярчук с недоумением посмотрел через плечо на ефрейтора. — Вижу дырку от бублика…
— Да ты получше смотри.
— Да уж куда лучше. — Он снова прильнул к окулярам. — Вот труба, вот снарядная дырка в этой самой трубе.
— А в дырке уже ничего нет?
— Ничего.
— Испарился, значит. Проверим.
Каблуков снова уселся за прибор и терпеливо ждал и ждал. Обычно пограничник натренирован в процессе службы действовать, как терпеливый наблюдатель на сторожевой вышке; как следопыт, он преследует нарушителя на самую дальнюю дистанцию и, в случае необходимости, завязывает с ним гранатный поединок или бросается врукопашную. Хорошо, когда пограничник умеет повсюду отлично трудиться. Но неплохо, если он особенно преуспевает, скажем, лишь в работе с собаками, только по следу, в наблюдении или в дозоре.
Каблуков считался отличником пограничной службы, хотя не был мастером на все руки, как Смолярчук. Больших успехов он добивался лишь в наблюдении. Зоркий у него был глаз: видел то, что другому недоступно.
— Есть, есть, — вдруг вскрикнул Каблуков, хватая Смолярчука за руку. — Смотри, скорее!
Смолярчук отчётливо, крупным планом, увидел бинокль, а за ним лысую голову и огромные усы.
И голова и бинокль скоро снова исчезли, но пограничники сделали уже своё дело: оба, проверив друг друга, убедились, что за участком заставы пристально наблюдает враг.
Смолярчук связался с начальником заставы по телефону и доложил о результате наблюдения наряда. Две минуты спустя узнал об этом и генерал Громада. В другое время его штаб ограничился бы простым указанием, данным через отряд. Теперь же оттуда на заставу последовал прямой, личный приказ Громады: продолжать пристальное наблюдение и обязательно силами офицерского наряда.
Чуть ли не при каждом рассвете ранней весной в долине Тиссы, особенно в местах, где река вырывалась из гор на равнину, между небом и землёй вырастала мглистая, многослойная толща непроглядного тумана… Туманом начался и тот день, когда капитан Шапошников и старшина Смолярчук, выполняя приказ генерала Громады, замаскировались в расщелине скалы, чтобы приступить к скрытному изучению подозрительной трубы разрушенного войной кирпичного завода.
Закончив оборудование позиции, капитан Шапошников приказал старшине пока отдыхать. Сам он тоже, обхватив руками колени согнутых ног, сел на северный покатый склон скалы, сплошь покрытой толстым слоем мха. Весёлый взгляд его был устремлён в ту сторону, откуда доносился приглушённый шелест Тиссы. На круглощёком, почти мальчишеском его лице, не тронутом ни единой морщинкой, откровенно проступало радостное нетерпение.
Смолярчук, глядя на начальника заставы, улыбался. Любил он в такие вот моменты находиться рядом с ним.
В те часы и дни, когда обстановка на участке границы заставы бывала особенно напряжённой, молчаливый, сдержанный Шапошников становился необыкновенно энергичным, деятельным, жизнерадостным, разговорчивым, на много моложе своих тридцати четырёх лет.
— Ну, где же ты, солнце красное? — Капитан Шапошников рознял руки, шумно потёр ладонь о ладонь и сдвинул фуражку на затылок, открывая свои чуть заметно седеющие виски. — Не задерживайся, будь ласка. Свети! Грей!
В тумане, словно исполняя волю Шапошникова, блеснул робкий луч, потом другой, посмелее.
С восходом солнца туман заметно поредел и чуть порозовел. Сквозь его пелену медленно выступали край тёмного недокрашенного моста, группа осокорей-великанов, кусок реки. Чем выше поднималось солнце, чем горячее становились его лучи, тем всё больше и больше голубели воды Тиссы. Наконец, совсем открылся противоположный берег: пожарные бочки с водой в конце моста, светофор, жёлтый домик пограничной стражи, асфальтированное шоссе, полосатый шлагбаум, железнодорожная будка с крутой черепичной крышей и труба кирпичного завода.
