Прежде чем засылать сватов, Тарас Заводное поехал к архиерею ставропольскому. Отец Агафадор интересовался племенными овцами рамбулье из отары Заводновых. Разрешение на венчание несовершеннолетнего Митьки было получено во вторую поездку, когда Заводнов отвёз в отару преосвященного двух производителей и трёх маток на окоте.
Тарас с гордостью рассказывал дома, как сам архиерей вышел на задний двор полюбоваться овцами.
— Слюнки текли у преосвященного. Ей–бо, не вру! Ну, говорит, раб божий Тарас, и уважил ты меня. Люблю, говорит, божью тварь в образе кротких овечек. А отара у отца Агафадора огромаднейшая — тысчонок этак на пять, а может, и более, и все, говорят, дары во славу божию от верующих. Но овечки те так себе… Помесь! Хочет, слышь, преосвященный теперь завести чистокровную отару.
Через несколько дней, в зимний мясоед, Заводновы заслали сватов. Уже дважды они заезжали к Ковалевым на сговор. Да не одни Заводновы обивали пороги деда Лексахи, по воле которого всё вершилось в доме Ковалевых.
Мать Нюры, Поля, со страхом встречала сватов, моля бога вразумить деда, чтоб выбрал он жениха по сердцу её дочери. Дед не говорил ни да ни нет. А Нюра по–прежнему украдкой встречалась с Архипом. Встревоженного парня горячо уверяла, что дед так любит её, что без согласия с её стороны ни за что не отдаст замуж.
Но получилось не так. Дед был стар и дряхл, собирался умирать. А перед смертью хотел отгулять свадьбу внучки, устроить её замуж в добрую казацкую семью. К тому же деда беспокоили отношения Нюры с батраком. Мало ли что может случиться, сраму не оберёшься!
На святках третий и последний раз заслали Заводновы сватов. Выехали почти в полночь, чтобы никто не переехал дорогу на перекрёстке или не встретилась баба с пустыми вёдрами. Кони шли не спеша.
Сватом ехал крестный Митьки, Василий Иванович Кобелев, а свахой — дальняя родственница, специально вызванная на сей раз с хутора, опытная в этих делах, говорливая баба.
Как только тачанка стала у ворот Ковалевых, дружно забрехали собаки. Постучали в калитку. Первой всполошилась Нюра.
— Маманя, проснись! Кажись, опять тачанка Заводновых...
В доме засветили лампу. Костюшка открыл ворота, впуская тройку вороных.
— Здорово ночевали! — послышался приторно–ласковый голоС свашки. — Гостей принимайте, родименькие! С далёких краёв приехали купцы.
В ответ заспанным голосом отозвался Костюшка:
— Слава богу! Милости просим!
— И что‑то будет… — размышляла Пюра, прильнув, носом к стеклу и стараясь рассмотреть жениха, согнувшегося на облучке.
Кряхтя и откашливаясь, торопился одеться дед Лексаха. Старуха, подавая ему валенки, шёпотом подсказывала, что Заводновых нельзя водить больше за нос.
— А поклажи побольше запроси. Да поторгуйся. Нехай не думают, что девку задарма спихиваем с рук. Сын-то один у родителей, может, и на службу не возьмут, да и люди, слышь, неплохие, доброго казацкого рода. Нюрка у Заводновых будет жить, как у бога за пазухой.
Дед молчал. В душе он не совсем был согласен со своей старухой. Если б не это женихание Нюрки с Архипом, так можно было бы не спешить со свадьбой, поискать жениха под стать ей.
После долгих переговоров деда со сватами в светлицу позвали отца и мать Нюры. Потом послали тачанку за родителями Митьки. Нюра, бледная и дрожащая, прижалась в соседней комнате к трубе и с тревогой прислушивалась к сговору. А там хлопали по рукам, звенели рюмками. Нюра все поняла. В глазах потемнело, и она без чувств свалилась на пол.
Вбежала взволнованная мать. Кое‑как привела дочь п чувство. Больше она не имела права ничем ей помочь.
— Ладно, доченька, не горюй! — утешала мать, прижимая голову Нюры к своей груди. — Не ты первая, не ты последняя. Такая уж наша бабья судьба. Да и Митрий — парень вроде хороший, не буян, не охальник. Стерпится, слюбится!
