— Что? Да ничего, — равнодушно протянул Кит, глядя куда-то в сторону. — Ты наймешь кэб и вернешься туда, откуда пришел. Если тебя узнают под маской, то испугаются говорить об этом в лицо.
— Я не о том.
— А о чем тогда?
— О том, что… у нас…
Кит издал короткий вздох. Гарри подумал: только бы он не начал снова его вычитывать, как глупого мальчишку. С вечера слишком многое было сделано и увидено. Все изменилось.
— Ничего нет. Каждый получил по делам его, — был ответ.
Справедливо.
— Это станет… лучше? — снова дурацкие вопросы повисали на кончике языка. Жемчужина холодила шею — Гарри так и не вынул серьгу из уха, не успел, а Кит не возражал, лишь один раз сосредоточив на украшении едкий взгляд.
— Может быть — да. Может быть — нет. Может быть, это просто твоя прихоть, Гарри. Просто твой каприз.
Кит мучил его неопределенностью — как всех тех, о ком Гарри был наслышан. А во всем был виноват этот дурак Шекспир, натворивший вчера дел.
Полуобернувшись, Гарри зачем-то любовался. Кит перехватил его ласкающие взгляды, сжал в горсть, и отвел.
— Уходи, — сказал он уже мягче, потирая ладонью лицо. — Скоро должен прийти мой слуга, и я пошлю его вместе с тобой — пусть присмотрит. Не то чтобы он был силен или хорошо владел оружием, но поучиться у него смекалке тебе не помешает.
* * *
Девчушки мгновенно смекнули, что к чему, подбавили хворосту в затухающий очаг, сунули в руки Шекспиру кружку с пряным, горячим вином — лучше и не придумаешь, после таких-то дел.
Они суетились вокруг дрожащего, жалкого Шекспира, все трое, охали и ахали, и Кемп не без раздражения подумал: бабы есть бабы. Стоит увидеть полудохлого щенка или шелудивого котенка, тут же забывают обо всем на свете и начинают сюсюкать.
Шекспир же трясся, и зубы его цокали о кружку, и ни на кого, ни на что вокруг не обращал внимания.
Кемп хмурился, прикидывая: уж не надумает ли незадачливый ночной гость свалиться у него тут в бреду и горячке, как это было когда-то у Марло? Да только Марло есть Марло, тому только дай повод, а вот Кемп, мягко говоря, совсем не горел желанием видеть Шекспира у себя в постели. Но на улицу ж не выгонишь, тем более — ночью. Тем более — в таком виде.
— Это где же тебя так? — Кемп не стал спрашивать, что случилось — понятно было с первого взгляда. И где только ночная стража, когда горожанину нос за дверь нельзя показать? Хорошо, хоть не убили, чудо просто.
Шекспир, все так же пусто глядя перед собой, пожал плечами:
— Не помню.
— Ой, бедненький, — запричитали Кэт и Мэри, обхаживая Шекспира со всех сторон, то подливая вина, то обнимая за плечи. Одна Белла предпочла быть с Кемпом, за что он был ей благодарен и решил, что утром доплатит. А Шейксхрен пусть расплачивается с теми двумя, если захочет. Не хватало ему еще девиц снимать. Ответ его, однако, сбивал с толку: умом он, что ли тронулся, не знает, как шел?
— Как это? Ты что, не помнишь, как ко мне пришел? Чего тебя на улицу понесло среди ночи?
Шекспир разом осушил кружку и впервые посмотрел прямо на Кемпа — все тем же, правда, пустым и безразличным взглядом.
— Все кончено, Кемп, если ты понимаешь, о чем… А я только, я сегодня только… — он вдруг улыбнулся — криво и болезненно, — и эта улыбка напугала Кемпа больше, чем все остальное.
* * *
Холод уходил из тела Уилла, а пустота — нет. Наоборот, чем теплее ему становилось, тем большая открывалась бездна, и заглядывать туда, внутрь, где вместо привычного, живого и звонкого лежала выжженная пустыня, было страшно. Пустота, разверзшаяся внутри, смеялась над ним.
Он был Орфеем, а стал — дрожащим от холода червяком. Он любил больше жизни, а расстался из-за сорока фунтов и косого взгляда Гарри Саутгемптона. Он хотел умереть — и послушно расстегивал крючки дублета под остро наточенным лезвием у горла.
Уилл хватался за кружку, как будто только она одна еще могла удержать его на этом свете, был благодарен темноволосой девушке, чье имя он так и не спросил, что обнимала его и прижималась губами к горящей щеке, был благодарен светленькой, что подливала вина и его не трогала. Он, пожалуй, не пережил бы, коснись его сейчас хоть кто-то, отдаленно похожий на…
