— Миша! Хоть с кем–нибудь связь есть?
Бортрадист Михаил Анциферов продолжает стучать ключом. Его папироска, которую он гоняет во рту из угла в угол, давно погасла. То и дело он поглядывает на индикатор напряжения, на неоновую лампочку, которая мигает в такт ударам. На мои вопрос отвечает после долгой паузы: «Пока нет!»
— Ну, а кого–нибудь слышишь?
— Пока нет, Арсентьич. Услышу — скажу…
Когда мы вылетали из Усть — Таймыры, погода была отвратительная. Дул сильный ветер, пуржило, видимость почти отсутствовала. На высоте пятьдесят — шестьдесят метров вошли в облака, но на пятистах метрах выскочили из них, как подводная лодка из глубин океана. Полярная ночь открылась во всей своей красе: яркие звезды, кусочек луны на востоке. Мы направлялись в Дудинку, там погода была хорошая, как сообщили в радиобюро Усть — Таймыры. Никаких оснований для тревоги не было, но вот связь… Прошло уже двадцать минут, а связи нет. Миша, ясно, старается. Но его никто не слышит, и он никого. Что ж, на Севере бывает такое — непрохождение радиоволн, «гухор» на языке радистов.
Горючего у нас хватало до Игарки с запасом, так что и в этом отношении волноваться было нечего. Подождем.
Штурманом у нас был Петр Ананьич — Дед Махорка, как все его называли. Старый опытный штурман морской авиации. Значит, и по части навигации можно было быть спокойным.
— Штурман, со связью у радиста, как видишь, не все в порядке. Заказать привод по побережью тоже не удается. Так что давай курс прямо на Дудинку.
— Есть, прямо! — Петр Ананьич, коренной минчанин, сохранил ярко выраженный белорусский акцент. Он склоняется над картами, попыхивая, как всегда, огромной самокруткой
На правом пилотском месте расположился заместитель начальника Игарской авиагруппы Ефремов. По неписаному закону, жди какой–нибудь неприятности, если на борту поверяющий. Вот она и назревает. О возвращении в Усть — Таймыру (так называли посадочную площадку в устье реки Нижняя Таймыра) не могло быть и речи — без привода в такую погоду аэропорт не найдешь Решение оставалось одно только вперёд.
— Штурман! А как маяк в Усть — Таймыре, работает?
— А мы его не заказывали, — неторопливо изрекает штурман.
Ну, это всегда так, когда нужно. А нужно, как известно, всегда «после».
— Поищи, Ананьич, хоть какой–нибудь радиопривод — Диксон, Дудинка, Усть — Тарея… Может, они дают кому…
— Поищу, поищу, командир.
Идем на высоте тысяча шестьсот метров, под нами сплошная облачность. «А вдруг и до Дудинки облака?» — закрадывается тревожная мысль Миша по–прежнему «стучит», пот льется по лицу. Я его уже не тревожу — видно, какая–то неисправность в радиооборудовании. Бывает, что тут сделаешь! Вся надежда на «деда», а в основном на себя. Нужно соображать. Как говорится, не в институте.
— Слушай, Ананьич, давай пойдем немного восточнее, чтобы выйти между Норильском и Дудинкой. Даже если облака будут, световые пятна должны быть заметны, особенно над Норильском. А уж там сориентируемся.
— Согласен, пять градусов влево.
— Сколько, по твоему расчету, до Норильска?
— Сейчас, прикину… Час десять минут.
— Что ж, будем ждать.
Ожидание томительное, конечно. Хорошо, что облачность не поднимается, а лежит ниже нас ровным покрывалом. Идем по–прежнему на высоте тысяча шестьсот. Радист стучит
— Ну что, Миша?
— Гухор, командир, непрохождение радиоволн
— Володя, как с горючим? — спрашиваю у бортмеханика, хотя и сам по топливным часам вижу, что достаточно. Спрашиваю, чтобы не молчать.
— Навалом, командир.
— Это хорошо…
Разговор не завязывается. Каждый член экипажа занимается своим делом, и время от времени поглядывает на Мишу, которому, видно, не до нас. По расчету времени до Норильска ещё далеко, но я вглядываюсь вперёд. Хочется увидеть желанное окончание бесконечной облачности, хоть какой–нибудь огонек. Но конца не видно, облака под светом поднявшейся луны лежат мертвенно–бледной пеленой и спереди, и сзади.
— Штурман, попробуй на радиокомпас поймать Дудинку. Может, подвезет, услышим?
Ананьич, включив радиокомпас, вращает рукоятку около частоты аэропорта.
— Нет, командир, тишина.
Вдруг впереди слева показались огоньки. Смотрю на часы — до Норильска ещё минут двадцать лету Что ж, подходит. Но боюсь сказать вслух, ещё подумают, что у командира галлюцинации. Сижу молчу. Пусть кто–нибудь другой эти «галлюцинации» заметит, а я только прижимаюсь к ветровому стеклу, чтобы привлечь внимание других. Вон и Ефремов начал посматривать туда же.
