Изменения в поведении своих «домашних» батраков Танабая и Насти Тихон Никитич стал замечать уже давно, об том ему постоянно доносил верный Ермил, который стал подозревать киргизенка в доносительстве. Теперь же бывший атаман уже не сомневался, что его батраков привечают в партьячейке, наверняка выспрашивая сведения о хозяине. Настя ушла сразу после Нового года, заявив, что хочет идти в Зыряновск, где вроде бы организуют специальные женские бригады лесорубов. Скорее всего «подбили» ее к этому в сельсовете, возможно посулив, что там, на лесозаготовках, она наверняка себе найдет жениха. А вот Танабай… Возможно, потому Танабай и не уходил, что имел задание следить за бывшим атаманом. Тихон Никитич на это не обращал никакого внимания, хотя ему постоянно жаловалась жена, на все растущую наглость, ранее даже не смевшего при ней сидеть, стоять в шапке и говорить ничего кроме «да хозяйку» и «сделаю хозяйка», киргизенка… Еще раньше, после восстания, ушла проведать родственников, узнать живы ли, да так и пропала где-то в Большенарымском Пелагея. Когда ушла и Настя, делавшая основную женскую работу у Фокиных, это делать уже пришлось самой Домне Терентьевне, доить корову, стирать белье, готовить еду. Первое время, правда, к ней приходила Лукерья Решетникова, помогала отвыкшей от такой работы сватье. Но потом Домна Терентьевна втянулась, заметно похудела, так что живот уже почти не мешал подсаживаться под корову, руки потеряли мягкую припухлость, кожа на них огрубела… в общем, жизнь заставила ее на старости лет вновь заняться нелегким крестьянским трудом. Данное обстоятельство видимо, тоже, подвигло Танабая к изменению его поведения в отношении хозяйки. Впрочем, вскоре он уже заявил о своих «правах» в открытую. В мае 21 года он пришел к Тихону Никитичу:
– Я ухожу хозяин… Говорят, новая власть крепкая, навсегда пришла и всех атаманов изведет, коней и почти всю скотину у тебя уже забрали, и дом твой и землю, все отберут у тебя. Все будут ровные и одинаковые. Никаких атаманов и генералов не будет.
– А кто же будет? – усмехнулся Тихон Никитич.
Танабай, не зная, что ответить, потупился в бесплодном раздумье.
– Атаманы всегда будут, как их не назови. Большевистский комиссар, или председатель ревкома, тот же атаман, только зовется по другому… А так, конечно, ты прав, на меня работать тебе уже ни к чему. Иди, я уже не могу тебе даже заплатить. У меня и хлеба-то почти не осталось, сам видел, последнее забрали. Верно говоришь, скоро и землю и дом заберут… Иди Танабай, может новая власть для тебя лучшим хозяином будет, чем я. Но за работу я с тобой разочтусь. Табун мой что на том берегу, хотел я тебе оттуда несколько коней отдать… но его уж поди ваши из Маната сами меж собой разделили. Потому я тебе своего коня, строевого отдам… пойдем…
– Не надо хозяин… я и так его взял. Тебе ведь он все равно уже не нужен. И коров окромя одной, я тоже заберу. Тебе же легче, не надо будет, ни пасти, ни чистить за ними, и хозяйке не ходить. Она вон с одной коровой-то еле управляется. Прощай хозяин. И это, пусть Ермил нас пропустит, Танабай кивнул на стоящего у ворот одноглазого «атаманского пса» который сжимал в руках шашку и прикажи хозяин…
Но Тихон Никитиче не приказал, он безвольно махнул рукой:
– Отвори ворота, пусть едут.
Танабай повернулся и косолапо заспешил на кривых ногах к нагруженной повозке, где его уже ждали приехавшие с той стороны Иртыша родственники, чтобы помочь ему догнать до берега и погрузить на баржу коня, вещи и коров…
– Да… совсем, видать, плохи наши дела, Домнушка. Танабайка не так просто ушел. Видимо в ревкоме это ему сказали, что все, хватит доносить на хозяина, пора тебе уходить. А раз так, то нас, по всей видимости, как это они говорят, скоро к ногтю, – высказал свои соображения жене Тихон Никитич, повергнув ее в тихие скулящие рыдания.
– Слава Богу, что Полюшка не здесь, ничего этого не видит и не знает, – причитала Домна Терентьевна, – хоть бы узнать, что с Володенькой, хоть бы жив был… а так, будь что будет. Пусть нам плохо будет, но хоть бы у них хорошо было, – она повернулась к образам и стала со слезой в голосе шептать молитвы…
