О переменах в станичной жизни «просигнализировал» факт очередной смены начальника гарнизона и приезд уполномоченного уездной ЧК…. Тихона Никитича арестовали в смурной дождливый день в самом начале июня. Много народа несмотря на непогоду вышло на улицу, чтобы проводить подводы на которых чекисты увозили бывшего атамана и казаков, принимавших участие в разгоне питерской коммуны летом 18-го и аресте коммунаров осенью 19-го. Вслед за арестованными на пароходах поехали их проведывать родственники. Домна Терентьевна, отведя корову к сватам тоже села на пароход. Она знала об отношениях мужа с Бахметьевым, потому по приезду в Усть-Каменогорск пошла к нему, в бывший Народный дом, где находился уездный ревком. Она хотела, чтобы Бахметьев помог ей добиться свидания с Тихоном Никитичем. Павел Петрович не стал с ней разговаривать на людях, а через доверенного посредника предложил встретится неофициально. При встрече он лишь развел руками:
– Единственное, чем я вам могу помочь, так это дать немного денег. Даже привести вас к себе домой и накормить я не могу. Слишком велик риск, ведь вас могут узнать и тогда мне не сдобровать. И вообще… извините, как вас?… Да, Домна Терентьевна, никому не говорите, кто вы и зачем приехали. Я, конечно, как никто другой понимаю, что ваш муж оказал советской власти и мне лично много услуг, но чтобы все это использовать во благо Тихону Никитичу надо действовать крайне осторожно. Я вам обещаю, я сделаю все возможное. У вас в городе есть знакомые, у которых вы можете остановиться?… Ну вот и очень хорошо. Наберитесь терпения и ждите, больше ничего не остается…
Но единственное, что смог сделать Павел Петрович, это самому навестить бывшего станичного атамана и передать ему теплые вещи, привезенные женой. В полутемной, с сырыми стенами комнате для свиданий они беседовали в последний раз, два немолодых, разумных, уважающих друг друга человека.
– Крепитесь, Тихон Никитич. Судя по всему, расследование дела о расстреле коммунаров теперь уже не затянется, и суда долго ждать не придется. Есть люди, которые хотят превратить этот суд в нечто вроде грандиозного пропагандистского митинга, чтобы о нем узнали в самой Москве. Сами понимаете, на этом деле карьеру можно сделать. Но у вас лично, есть много смягчающих обстоятельств, которые, я думаю, помогут вам избежать смертного приговора. Вы, лично никого не расстреливали, и не отдавали такового приказа. Да, под вашим руководством летом 18-го разогнали коммуну, но то была опять не ваша инициатива, а приказ свыше. Ну, и должно помочь то, что вы агитировали казаков в пользу советской власти во время Большенарымского восстания, и содействовали проведению продразверстки. А вот вашему родственнику Степану Решетникову казни никак не избежать, у него «заслуг», аж на целых три расстрела. Но я очень надеюсь, что в сравнении с ним члены трибунала сочтут вашу вину незначительной. Я же, увы, на решение суда никак повлиять не могу. Сам не очень крепко на своем насесте сижу. Надеюсь вскоре от греха податься отсюда подальше. Жена моя, она как предчувствует что-то и каждый день просит уехать поскорее, так что простите великодушно…
Тихон Никитич за почти месяц сидения в крепости, при интенсивных допросах следователей… еще более осунулся, поседел, и внешне смотрелся совсем стариком… но голос по-прежнему был тверд и мысли ясные:
– Не винитесь Павел Петрович. Спасибо вам за то, что пришли, за передачу, за участие… А мне… мне все едино, что там суд решит, тюрьма или расстрел. Ведь все одно в неволе долго не протяну. У меня ведь картечина, осколок маленький под лопаткой, еще с японской сидит. Никогда не беспокоил, а в этой сырости как набухает, и на сердце начинает давить. Лечить-то меня все одно не будут, тем более операцию делать. Так что…
– Удивляюсь вашему спокойствию Тихон Никитич… Да, вот еще, совсем из головы вон… Что еще просила супруга ваша передать, – Бахметьев оглянулся на дверь и заговорил почти шепотом. – Ваша дочь с зятем ей весточку передали. По данным полугодичной давности они в Китае, в городе Урумчи, живы и здоровы.
