Перейдя на китайскую сторону, армия атамана Анненкова разоружилась. За сдачу оружия китайские власти обязались кормить интернированных белых. Возле местечка Юнли был разбит лагерь названный «Веселый» – юрты, палатки, шалаши, землянки. Анненковцы получали от китайцев по 800 граммов муки, и полтора килограмма дров в день на человека. Лошади перешли на подножный корм – наступило лето. Атаман больше не удерживал людей, позволяя им устраиваться, кто как может. Первыми ушли оренбургские казаки. После зверской гибели от рук атаманцев оренбургских офицеров, их жен и детей, они уже не доверяли Анненкову и потому предпочли перебраться на двести километров южнее, в Кульджу, в лагерь атамана Дутова. Потом ушла манчжурско-егерская бригада. Ее командир, тот самый, что предлагал атаману обменять женщин на хлеб, договорился о приеме его людей на службу в китайскую армию. Через два месяца стояния в «Веселом» у Анненкова осталось чуть более тысячи бойцов. Известия о Большенарымском восстании, неудачи белых в Забайкалье, распад самой Семиреченской Армии, все это ставило крест на возможности скорого возвращения домой.
Для своего командира и его жены казаки из сотни Ивана соорудили нечто среднее между шалашом и землянкой. На три штыка лопаты углубили землю, сделали дощатый настил, а сверху остроконечную покатую до земли крышу из кольев, крытых дерном. Внутреннее помещение получилось небольшим, но достаточным для оборудования двух маленьких комнаток: спальни в дальней части и кухни с буржуйкой у входа. В этом жилище Решетниковы прожили три месяца.
В один из последних июльских дней Иван пришел «домой» на обед сильно взволнованным.
– Что случилось, Ваня? – тревожно спросила Полина, ставя перед мужем на грубо сколоченный из досок стол тарелку с похлебкой.
– Да так… дело наше, кажется, совсем плохо. Вчера атаманцы опять напились и куда-то поехали, там с местными подрались, стрельба была. Боюсь, не станут нас здесь китайцы долго терпеть. Разоружились-то не все… Да, ладно бы, припрятал револьвер и сиди тихо, нет не могут без баловства, варначат.
Полина ничего не ответила, видя, как муж без аппетита поглощает малопитательную пищу, которую она смогла приготовить из положенного им скудного пайка. Не имея недостатка в деньгах, они могли бы питаться гораздо лучше, покупать мясо, овощи, фрукты… Но наличие у них определенного «золотого запаса» по-прежнему приходилось скрывать, а бумажные русские ассигнации здесь имели мало ценности. Потому супруги предпочитали жить как все, ни чем не выделяясь, чтобы не провоцировать местную холостяцкую вольницу, уже привыкшую жить за счет всевозможных конфискаций. При переходе границы казаки сдали китайцам орудия, пулеметы, винтовки, а револьверы в основном попрятали. Как, впрочем, сделали и Иван с Полиной. Иван, имевший два нагана и винтовку, один наган спрятал, оставила себе и Полина спасший ей жизнь дамский револьвер. Впрочем, женщин, с целью разоружения китайцы почти не досматривали. О том, что у анненковцев осталось на руках много огнестрельного оружия, свидетельствовала едва ли не каждая ночь в лагере «Веселом»: пальба возникала из-за ссор, или по поводу какого-нибудь памятного события. В конце-концов, не находящие приложения своих «навыков и умений» анненковцы начали задирать и китайцев.
Убрав посуду, Полина присела рядом с Иваном, удержав его, когда он хотел выйти, чтобы покурить. Эту привычку, он «подцепил» недавно, она помогала ему унять чрезмерное волнение.
– Подожди Вань… кури здесь… Я вот, что давно уже хотела тебе сказать. С атаманом нам больше оставаться нельзя. Сам видишь, у него уже не армия, а какой-то варначий сброд. В мирное время из него плохой командир. Как ты думаешь?
– Я-то?… Ну, а ты что думаешь, куда податься… к Дутову? У него в Кульдже порядка, вроде побольше, многие семейные туда хотят перебраться. У него там даже что-то вроде школы для казачьих детей собираются устраивать. Ты бы там могла учительствовать. Но, понимаешь, там оренбуржцы всем заправляют, и нас сибирцев, тем более анненковцев, они не больно привечают. Не думаю, что там нам лучше будет, – Иван сидел на постели с цигаркой в руке, которую так и не закурил – Полина не любила махорочного дыма.
