Тем временем на главном колчаковском фронте в значительной степени сбылось то, что пророчил Анненков. Здесь в первую очередь сказалась недостаточная активность Оренбургской армии атамана Дутова. Оренбургские казаки не хотели удаляться от родных станиц, всячески тормозили наступление, а дисциплины и исполнительности в своих войсках, наподобие анненковской, оренбургский атаман создать не сумел. Воспользовавшись этим, красные ударили во фланг вырвавшейся вперед Западной армии генерала Ханжина и «подсекли» ее, вышли с юга в тыл наступающим белым частям, чем вынудили их прекратить продвижение к Волге и спешно отступить. Что не угадал Анненков, так это то, что у красных не хватило сил так же «подсечь» Западную армию и с севера. Потому окружения и полного разгрома Западной армии не случилось. Тем не менее, к середине июля ударные белые части оказались отброшены от Волги и прижаты к Уральским горам.
Анненков же спешил скорее разгромить красных в Семиречье. Он понимал, что это никак не облегчит положение белых на основном фронте. У него был свой план и виды на будущее – он хотел стать полновластным хозяином в Семиречье, превратить этот хорошо ему знакомый край в неприступную крепость…
Вернувшегося в Усть-Бухтарму Володю в станице встретили как героя, а вот дома… Мать, сотрясаясь всем своим дородством, то кричала, то принималась плакать, и все увещевания сына, что он де взрослый, не действовали. Отец сурово и лаконично отчитал его, а сестра… Прибежав от Решетниковых, она стала требовать от Тихона Никитича, чтобы брата за этот «мерзкий поступок», за то, что он наплевав на всех родных, так неоправданно рисковал жизнью, необходимо просто выпороть, как нашкодившего мальчишку. Видя, что отец не собирается следовать ее совету, она с сузившимися от гнева глазами заявила:
– Был бы он мне не брат, а сын, я бы его сама выпорола!
Но, самым удивительным стало даже не это. То, что родственники примерно так отреагируют, Володя и сам не сомневался, он удивился реакции Даши – она совершенно не восхитилась его подвигом. Сначала она довольно холодно выслушала его рассказ о бое возле устькаменогорской крепости, а потом вдруг заговорила резко, почти так же как Полина, чего вообще он никак не ожидал:
– А если бы тебя убили!.. Неужели, там без тебя не могли обойтись!?… А ты обо мне хоть на минуту подумал, вспомнил!?…
Хоть Володя и был старше Даши, но после этих ее слов, он вдруг почувствовал себя рядом с ней совсем мальчиком, которому пока что не под силу мыслить по-взрослому. Он думал только за себя, а сейчас с удивлением осознал, что его жизнь принадлежит не только ему, и даже не только ближайшим родственникам. Он также не столько разумом, сколько интуитивно осознал, что у него появился еще один родной человек. В тот вечер он оправдывался перед Дашей, ощущал себя виновным… даже в большей степени, чем перед отцом с матерью и сестрой.
Впрочем, события в Усть-Каменогорске и участие в них Володи вскоре отошли на второй план. Иван по телеграфу получил предписание срочно прибыть в Урджар. Он мог бы отбить в ответ, что не совсем оправился. Нога хоть и срослась, и он уже ходил без костылей, тем не менее, еще довольно сильно хромал. Но для кавалериста нога не такая уж помеха. Он принял решение ехать, для чего давно уже в табуне тестя выбрал и по мере сил объезжал нового строевого коня, взамен убитого прежнего. Казалось, вновь серые дни тревожных ожиданий предстояли всем родным Ивана. Но было и одна нечаянная, но большая радость, и для семьи Решетниковых, и для семьи Фокиных, хотя эта радость тоже сулила немалую тревогу – забеременела Полина. После получения анненковской телеграммы из Семипалатинска, между тестем и зятем имел место, вытекающей из данного обстоятельства непростой разговор:
– Ваня не езди. Как же ты Полю в таком положении бросишь? Помнишь, как она за один месяц без тебя тут извелась, сама на себя стала не похожей. А сейчас ей никак нельзя волноваться, она же в положении.
– Не могу, Тихон Никитич, не имею такого права. И так по станице хожу, глаз поднять не смею. Скажут, наших казаков положил, а сам уцелел и спрятался.
