Через две страницы письмо Брюммера незаметно утратило начальный уважительный тон; обер-гофмаршал принялся подробно указывать, каким маршрутом надлежит ехать Иоганне-Елизавете, в которых именно местах устраиваться на ночлег, и даже кого из солдат, офицеров, слуг и в каком именно количестве надлежит взять в путешествие. Как бы опомнившись, Оттон Брюммер заключительные страницы письма насытил цивилизованным обращением:
«...Вашей светлости стоит только сказать, что долг и элементарная учтивость требуют от Вас съездить в Россию для того, чтобы поблагодарить императрицу за ту необыкновенную благосклонность, которая оказана была всей Вашей семье, а также для того, чтобы иметь возможность собственными глазами видеть совершеннейшую из государынь и лично поручить себя её милости. Чтобы Ваша светлость знали все обстоятельства, имеющие отношение к этому делу, я имею честь Вам сообщить, что кайзер прусский сей секрет знает. В воле Вашей светлости говорить с ним об этом или же не говорить. Что касается меня, то я отважился бы почтительнейше посоветовать Вашей светлости поговорить с королём, ибо в своё время и в своём месте Вы сможете почувствовать следствия, каковые от такой откровенности проистекут. Господин Лесток, который трудился вместе со мною и который также очень предан интересам герцогского дома, просил меня засвидетельствовать Вашей светлости своё глубочайшее почтение и уважение. Я должен тут отдать ему справедливость, относительно интересов Вашей светлости он вёл себя как честный человек и ревностный слуга...»
Господь Вседержитель, Отец Ты наш небесный, услышал, услышал-таки наконец мольбы несчастной женщины, которая уж было совсем смирилась с цербстским прозябанием. И вот ныне ты ниспослал новое испытание, новую милость, которой слабая женщина постарается быть достойна. Ибо Ты услышал, Ты обратил внимание на невыносимые тяготы затворнического бытия, Ты снизошёл — и стало быть, все последующие усилия Иоганна-Елизавета нацелит на доказательство правильности Твоего выбора. В тридцать три года женщина способна ещё начать совершенно другую, новую жизнь — без нищеты, унизительного пейзажа за окном и унизительного статуса супруги даже не настоящего князя, не правителя, но полуправителя жалкого Ангальт-Цербста. Теперь всё, мои дорогие и глубокоуважаемые. Всё!
Всё!!!
И очень хорошо, что придётся ехать без Христиана. Это даже очень кстати. Пятнадцать лет грубиян-муж только тем и занят, что беспрестанно её унижает. Своими разговорами, своим чудовищным французским произношением, при звуках которого даже дура Кардель прыскает в кулак, своими одеждами, своей тупостью, флегматичностью. Не умер бы вовремя дядька, не пригласил бы Иоганн совместно княжить — ведь до сих пор торчал бы в Штеттине, командовал бы грубой солдатнёй и при этом чувствовал бы глубокое моральное удовлетворение от самого факта честного служения кайзеру, тому самому кайзеру, который пуще другого презирает этаких вот толсторожих, толстозадых генералов.
Значит, так. Ей следует успокоиться, может, даже глоток-другой выпить для расслабления. Успокоиться и сосредоточиться. С этого мгновения у неё начинается совершенно другая жизнь. Поедет в Россию, как следует обоснуется там, выпросит себе дворец, наведёт там истинно брауншвейгский порядок, слуг наймёт молоденьких да молчаливых, обставит комнаты и залы по высшему разряду, а затем возьмёт к себе Христиана и будет медленно, в том и смысл, что будет очень медленно втаптывать его в грязь. Воздавая, так сказать, должное. Да, ну дела... В самую что ни на есть Россию... Не рвать, не суетиться и сохранять полнейшее достоинство. Vive la vie unique et heureuse[62].
— Слушайте, — вернувшись в столовую, Иоганна-Елизавета гордо, как ей казалось, оглядела притихшую семью, — а давайте-ка мы знаете что? Давайте-ка мы с вами, дорогие мои, выпьем, а?
— То есть? — Христиан подозрительно сощурился.
— Да без всяких «то есть». Нальём и просто выпьем.
Письма эти, содержание которых после прочтения Христиан-Август коротенько изложил детям и более обстоятельно — брату, неожиданные и тем более страшноватые письма произвели в цербстском замке целую гамму впечатлений. Узнав о том, что вскоре поедет в Россию, где, возможно, сумеет выйти замуж, Софи пожала плечами и утащила Фрица строить снежную крепость. Иоганна-Елизавета принялась шуровать у себя в спальне, отбирая самые необходимые, без которых жизнь не в жизнь, вещи — через считанные полчаса таких вещей набралось несметное количество. Иоганн-Людвиг предложил младшему брату выйти погулять, чтобы на покое, вдали от чужих глаз и ушей, обсудить ситуацию, но, встретив вежливый отказ Христиана, не решился настаивать.
