Начала любви - страница 36
Сонными движениями тонких рук беря с подносов то одно, то другое, Менгден беспрестанно ходил и жевал, ходил и жевал, увлекая за собой умеренную толпу любопытствующих, которые всяческое предсказание мэтра встречали восторженным шепотком и суеверно почтительными взглядами. Если поначалу его домогались и приходилось даже вставать в очередь за предсказанием, то ближе к ночи монах разошёлся и одаривал пророчествами направо и налево. Говорил при этом скупо; если адресат вдруг пропускал какое слово и отваживался переспросить, вещун к просьбе не снисходил.
Блокировав в углу небольшой серединной залы направляющихся к себе в комнату Иоганну-Елизавету с дочерью, Менгден взял старшую принцессу за ладонь, несильно сжал и успокоил женщину:
— Была небольшая тошнота, но теперь вам лучше. В вашем положении это естественно... А девочка... — Он лениво положил свою потную руку на макушку Софи, удивлённо вздев брови, как бы даже просиял: — У этой девочки большая власть впереди.
— Это правда? — спросила чуть погодя Фике, желавшая знать точку зрения матери на предсказание о грядущей власти.
— Ну... — Иоганна-Елизавета, погруженная в собственные мысли, сделала неопределённый жест рукой, — не то чтобы тошнит, а так как-то...
5
О предсказании Менгдена девочка не решилась рассказать в Штеттине никому — одной только Бабет. Волнуясь и делаясь от волнения косноязычной, она под одеялом нашептала подруге дурацкое и глупое, глупое, безмерно глупое насчёт своей будущности предсказание, сделанное человеком, который был несколько пьян и как будто бы не в себе. Маленькая принцесса была очень благодарна мадемуазель за то, что та — вот истинная подруга! — не ограничилась однословной репликой, но начала, как втайне и желала Софи, подробный перебор возможных кандидатов в будущие мужья. Перечисление было весьма обстоятельным: Бабет называла очередное имя и, если Фике затруднялась с оценкой шансов, ненавязчиво так предлагала свою версию. В частности, Элизабет, приятно задыхаясь и набирая полную грудь волнующего, чуть солоноватого запаха девочкиной кожи, сравнительно реальными посчитала шансы принца бременского.
— Принц Генрих — это едва ли... — со взрослыми интонациями высказала сомнение девочка; так хорошо, так серьёзно произнесла она эти слова, что пробиравшаяся губами в ту часть темноты, где должна была находиться девочкина шея, Элизабет застыла в некотором замешательстве. — Принц мне, конечно, подходит, но только вот я ему, пожалуй, не совсем... Ты же понимаешь, Бабетик.
— Фу, душно, — нарочито громко произнесла мадемуазель и отпахнула нагретое теплом двух тел одеяло, как бы давая отбой сегодняшним грёзам. — Пора тебе спать, завтра поговорим.
— Но Бабетик, миленькая...
— Завтра, всё завтра. Покойной ночи.
Даже не поцеловав, что выходило за рамки привычки, девочку на сон грядущий, Элизабет выскользнула из комнаты воспитанницы и с притворным ойканьем скорыми босыми прыжками добралась до собственной постели. Всё рассчитано: восемь касаний каменного пола, девятый шаг — на коврик, и вот она уже под прохладным одеялом.
Да, что ни говорите, девочка быстро растёт. Ведь какой, подумать только, ведь совсем уже взрослый тон, взрослые рассуждения. Этак она в один прекрасный день и свою дорогую Бабетик спросит, зачем, мол, ну, так сказать... Да... Вот уж поистине чёрт побери... Давно забытое чувство неловкости притянуло за собой банальный страх, и ночью вместо желанных соблазнительных снов Элизабет беспрерывно куда-то мчалась, слыша за собой топот погони и шум тяжёлого дыхания десятков преследователей. Пробудившись с неоформленным чувством тревоги, мадемуазель наскоро умылась и поспешила в домовую церковь. Даже в лучшие свои времена не отличавшаяся набожностью, Кардель в эмиграции совершенно потеряла подобие того, что можно было бы назвать потребностью в душевных откровениях. Пользуясь штеттинской веротерпимой атмосферой, вольготно проникавшей также и в губернаторские апартаменты (исключение составлял Христиан-Август), Элизабет манкировала церковными службами, объясняя собственное поведение отсутствием иных, за исключением лютеранских, приходов. Но если бы не это стечение обстоятельств, она бы непременно сумела найти достойное объяснение. И однако же, чувствуя приступы тоски или страха, мадемуазель запросто устремлялась в чужеродную Лютеранскую церковь. Тем более что далеко идти не требовалось: пройти до конца коридора и затем спуститься на семьдесят две ступеньки.
