Начала любви - страница 27

, причём не испытывал решительно ни малейшего удовольствия от хмеля пеших атак, но думал только о том, как бы его этак сдуру не ранило. Причём не так боялся он смерти, как именно ранения, а потому отчаянно трусил и даже покинул свой полк раньше окончания кампании. Многолетняя былая гиль служила надёжнейшей защитой от обвинений в трусости, и таким вот образом струсивший Христиан-Август ушёл с поля боя не как-нибудь, но — героем. И зарёкся с тех пор начисто. Ладно Ангальт-Дассау, набитый деньгами как хороший поросёнок гречневой кашей, а случись что с Христианом, одна дорога — в монастырь. Кто же будет увечного-то кормить...

Его императорскому величеству он, как и положено, представил неопровержимые аргументы: убедили они, нет ли, только Фридрих особенного энтузиазма не проявил, чем и объяснялась сравнительная мизерность должности, на которую был определён Христиан-Август.

В Штеттине принц познакомился, а впоследствии едва не подружился с циником, философом и холостяком, рыжеволосым чёртом (как величал его Христиан-Август) и по совместительству шутом Больхагеном. Позднее к ним примкнул фон Лембке, сделав мужской триумвират самодостаточным и годным для сколь угодно разнообразных предприятий. Подобно тому как в пору молодости, обхаживая Фридриха-Вильгельма, сам Христиан исполнял функции собеседника-шута, оставляя роль ушлого пролазы Леопольду Ангальт-Дассау, нечто схожее образовалось также и в Штеттине — с той, однако, принципиальной разницей, что роль центра и наибольшего авторитета исполнял теперь сам Христиан-Август, тогда как шутовство и собеседничество разделили между собой фон Лембке и Больхаген, плуты и хваты ещё те! Больхагена к себе в дом принц не спешил приглашать, и поэтому троица в полном составе могла встречаться лишь где-нибудь на стороне. Возможность же приглашать в замок фон Лембке принц перед супругой всё-таки сумел отстоять.

Поначалу губернатор приглашал фон Лембке «на чего-нибудь стаканчик» — неоформленное и бесцельное подобие застолья, насыщенное медицинской тематикой. По вполне понятным причинам дневное питие имело тенденцию к самопролонгации, плавно перетекало в ужин, за которым расширявшийся ассортимент закусок заметно суживал разговорные темы, обращая застольную беседу в сущую, как это водится между приятелями, формальность. Рассчитывавший войти в штеттинское общество благодаря врачебному таланту, фон Лембке неожиданно для себя оказался чуть ли не правой рукой самого губернатора, этаким душкой-приятелем, вальяжным всезнайкой и грубияном (последнее касалось одних только дам). Способ вхождения в бомонд города имел ту особенность, что дылда-эскулап всё больше отходил от медицины, терял практику и былые навыки. Не стремясь посвящать губернатора в подробности своих дел, фон Лембке благодаря приобретённым знакомствам со штеттинскими евреями-торгашами получал от посредничества в морских перевозочных операциях куда больше доходов, чем если бы имел половину Штеттина в качестве своих пациентов. И понятное дело, обленился. Христиан-Август попросил как-то его посмотреть вросший в мясо ноготь на большом пальце левой ноги, через несколько дней напомнил фон Лембке о своей просьбе, а кончилось дело тем, что полковой лекарь вырезал принцу беспокоивший ноготь — к вящей радости приятеля-врача. Этот и ему подобные эпизоды на добрых отношениях, впрочем, никак не сказывались.

Если меж ними вдруг и пробегала кошка, ситуацию разряжал тактичный в такого рода вопросах Больхаген.

Сам по себе Больхаген был для принца не столько даже шутом, как живым талисманом. Христиан-Август был суеверен и среди прочего верил в то, что удача, как ни бывает она слепа, льнёт почему-то к рыжим. В те приснопамятные времена, когда молодой принц ещё принимал участие в кровавых битвах, он постоянно таскал за собой рыжих солдат: то одного, то другого. В тогдашней череде рыжеволосых оказался и Больхаген, которого, единожды встретив, принц более не выпускал из виду. Ну а в периоды затяжных неудач так и вовсе призывал рыжеволосого шута к себе. Стечение ли обстоятельств тут сыграло главную роль, или существовала иная причина, только с определённого времени Христиан-Август начал замечать, что, пока рыжий сукин сын ошивался поблизости, принцевы дела шли ни шатко ни валко, а при отдалении Больхагена от Штеттина обращались в клубок неразрешимых проблем. Поначалу шут был лишён права покидать город без разрешения губернатора, ну а позднее Христиан и вовсе запретил Больхагену покидать пределы города. Да это и понятно. Ведь через рыжего проныру губернатор узнавал едва ли не все важнейшие новости внешнего мира и добрую толику штеттинских толков. Но главное, главное было в том, что Больхаген умел и посоветовать, и разъяснить, и — если требовалось — успокоить. Если несколько прямолинейный фон Лембке, борясь за влияние на Христиана-Августа и тихо ревнуя к лёгкой славе Больхагена, пытался иногда исподволь этак, ненавязчиво дать принцу понять, что весь смысл от рыжеволосого их приятеля — слова, слова и ещё раз слова, то Христиан ему философически замечал в том духе, что, мол, слова — это и есть важнейшие дела.