Занятая подглядыванием за кормилицей, кухаркой и прочей челядью, Иоганна-Елизавета не снизошла до унизительного вопроса. И потому семейное перемирие не нарушалось. А повернись судьба несколько иначе, узнай принцесса о степени прекраснодушия собственного мужа, не миновать бы несчастья. Уже несколько раз, по совершенно другим, правда, поводам, Иоганна размахивала перед лицом супруга острыми предметами: раз то был столовый нож. В другом случае у неё оказались каминные щипцы.
В том и другом случае у Христиана-Августа достало выдержки не поддаться соблазну и выйти, громоподобно шарахнув дверью. Да и что в подобной ситуации прикажете делать? Ну не дискутировать же с раскалённой от ненависти женой! Анализируя на досуге поведение Иоганны и присовокупляя сюда её грубое отношение к дочери и хроменькому старшему сыну Вильгельму — Вилличке, Христиан-Август вскользь этак то ли подумывал, то ли грезил о том, что как бы не пришлось ему впредь поднимать руку на жену, но как-нибудь исключительно в целях самообороны... Да, то есть только лишь в целях самообороны, и ни одного лишнего жеста... Сам же Христиан первый и пугался подобных мыслей. Он даже декоративные кинжалы убрал со стены в кладовку, от греха, что называется, подальше...
Было время, когда Христиан-Август считал своим добрым приятелем первого прусского воина и храбреца Фридриха-Вильгельма. Да, был такой период в жизни принца. Через своего давнишнего знакомого Леопольда Ангальт-Дассау сошёлся Христиан-Август с королём весьма накоротке. На какой-то сладкий миг принцу даже показалось, что все они втроём ни больше ни меньше как подружились. Но миг прошёл, дым рассеялся, и они втроём, тогда ещё совсем молодые, вновь бросились в атаку, норовя обогнать не только своих солдат, но и оказаться впереди своих приятелей. Воевали они много и бестолково[30], думая не столько о тактических решениях или конечной цели той или иной кампании, но главным образом желая показать себя перед другими. Уговорившись ничего не бояться, они плавно переходили с одной войны на другую, отыскивая всё новые, более сногсшибательные возможности отличиться, продемонстрировать свою ратную смелость, не задумываясь о том, что смелость давно уже обернулась отвагой, а отвага, в свою очередь, сделалась безрассудством, которое единственно только и позволяло дружной троице вопреки всяческой логике наступать и побеждать. Смерть на них перестала обращать внимание, — что, мол, с дураков взять, — и потому случались курьёзы презабавнейшие, когда, например, наши герои, увлекая за собой трусоватое и не особенно спешащее сложить головы войско, вскакивали на вражеский редут, оборачивались этаким винтовым театральным поворотом, чтобы подбодрить своих солдат, и, кроме собственной троицы, никого живого не видели. По одну руку — вражеские трупы, по другую— тела своих недавних солдат, и надо всем этим, как живые бунчуки, троица порядком хмельных, розовощёких от бега, тяжело переводящих дыхание толстяков.
Читатель скажет нам, что такого не бывает, впрочем, автор и сам знает, что подобного не случается в жизни: было же, однако, всё именно так.
И длилось это воинское сумасшествие до того в общем-то любопытного осеннего денька, когда осколок ядра, выпущенного, скорее всего, наугад, угодил в белую полненькую ляжку Леопольда Ангальт-Дассау. И отступающие французы этого ничтожнейшего в масштабах боя эпизода не заметили, а наступающие пруссаки — так тем более не придали значения, мол, если упал командир, стало быть, так нужно, может, устал бегать, или, может, здесь военная какая хитрость, непонятная рядовому и офицерскому составу, — но принц-то Леопольд упал отнюдь не понарошку и сдерживался, чтобы не закричать, а Христиан-Август пытался за подмышки оттащить приятеля в тыл, да только разбередил открытую рану своего коллеги... В общем, целая история. И когда по весне (прежде только лежал или по комнате со стулом враскоряку ползал) вышли они впервые прогуляться — Ангальт-Дассау с палочкой и протезом, а верный приятель Христиан-Август со стороны Леопольдовой здоровой половины, мысль о слепости судьбы вдруг сделалась настолько очевидной для Христиана, что вся прежняя воинско-ухарская жизнь представилась ему теперь одной сплошной глупостью. Как бы там ни было, но в 1721 году Христиан-Август сражался в последний раз
