— И что же теперь?
— Как то есть теперь?
— Ну, вы сейчас сами признались, что в прошлый раз мне досадили, а что же вам угодно теперь?
Уверенность и, более того, какая-то уверенная насмешливость, каковую излучала великая княгиня, чудовищно сбивала молодого человека, делая его косноязычным и смешным.
— Я, это... — он явно силился воспроизвести некую заранее составленную и выученную фразу, которая внезапно заартачилась и не получилась при воспроизведении вслух вовсе. — Это, я... так сказать... да, — с убеждённостью сказал Чернышов и беспомощно посмотрел на её высочество.
— Наверное, о чём-то просить меня хотите? — подсказала она.
— Да, именно. — Он откашлялся и, припомнив наконец нужные слова, несколько торжественно, с пафосом, но громким и твёрдым голосом сказал, как возвестил: — Я очень просил бы вас, ваше высочество, составить счастье всей моей жизни.
Выпалив всё это, он шумно выдохнул, как носильщик, перенёсший и сваливший наконец с плеч тяжёлую ношу. Боже, и что только не почудится в полутьме тесной комнаты?! Что в тот раз нашла в этом увальне?.. Красивый дурак, но если красота его выразительна, то и глупость бесспорна. Со времени замужества Екатерина пуще огня чуралась в мужчинах пристрастия к вину и сермяжной природной глупости. Но если, рассуждая сама с собой, винопитие она ещё и могла бы при определённых условиях простить возможному кавалеру (а появление в будущем такого кавалера у неё самой не оставляло сомнений ровным счётом никаких), то глупость мужчинам она не намерена была прощать решительно, какими бы эти самые мужчины красавцами не были. Пусть пьющие, пусть даже грубые (в меру, разумеется), но только не глупые. Чур, чур меня — и скрещённые пальцы...
— Как вы сказали? — переспросила она.
Не ожидавший столь явного от неё коварства, Захар Чернышов отёр взмокший лоб (задувал с реки прохладный ветер, да и солнце с утра было затянуто тучами), пошевелил губами в некоторой надежде, что с таким трудом припомнившиеся и не рассчитанные на вторичное воспроизведение слова каким-нибудь чудом появятся сами, появятся ещё раз. Увы, подобного не произошло.
— Счастье всей моей жизни... — конфузливо проговорил он и замолчал, не будучи в состоянии выйти из неловкого положения.
— Если вы таким образом делаете мне предложение, так я уже замужем, — ласково сказала Екатерина.
Поражённый её непонятливостью и как-то даже приободрённый этим, Захар Чернышов отчаянно закрутил головой:
— Не... Я говорю, нам бы, ваше высочество, встретиться с вами вечерком, а? В комнате у Машки Жуковой, а?
— У Марии, — поправила его великая княгиня, не выносившая обращения к женщинам, словно к собакам.
— Чего? — непонимающе протянул он.
— Прийти, говорите? — Она сделала вид, что обдумывает предложение. — А я-то было подумала, что вы хотите на мне жениться, — разочарованно сказала она.
— Как «жениться»?
— Ну, как все люди женятся.
Чернышов похлопал глазами и неуверенно произнёс:
— Так вы ж вроде уже того... уже это, замужем...
— Всего доброго, — оборвав словоохотливого кавалера, Екатерина повернулась и пошла в сторону ожидавшей её кареты.
Во время прогулок ещё дважды из окна кареты видела она подкарауливавшего её Захара Чернышова. К его чести, он более так ни разу и не отважился приблизиться, лишь издали ненавидящим взглядом окатывал её высочество. Хотя Екатерина и не была бы вовсе против того, чтобы время от времени обмениваться несколькими словами с красавчиком, — всё лучше, чем бывать большую часть дня в одиночестве.
Жизнь в Летнем дворце сделалась похожей на осеннее петербургское небо — рыхлой, пустой и неуютной. Начав с раздела спален, Пётр не соблаговолил на этом остановиться и, развивая показавшуюся ему плодотворной идею, вовсе развёл половину свою и половину своей жены по разным крыльям.
С подачи ли его высочества (маловероятно, хотя как знать...) или так само собой получилось, только произошло невероятное и не имевшее аналогов в дворцовой жизни происшествие. Именно её императорское величество отрядила свою статс-даму Марфу Семёновну Чоглокову, урождённую графиню Гендрикову, бывшую также дальней родственницей всё более набирающего силу Бестужева, отрядила в качестве надсмотрщицы, мажордома и воспитательницы к молодой чете их высочеств. И поселилась Чоглокова, высокая, статная, хамоватая дама двадцати с небольшим лет, не где-нибудь, но поселилась как раз между половинами Петра и великой княгини.
