Молодые супруги, не без удовольствия расплатившись с фон Ашерслебеном, при помощи гарнизонных солдат в два приёма совершили переезд на служебную квартиру, которая помещалась на верхнем этаже левого крыла штеттинского замка: в давние времена тут располагались покои померанских герцогов. Это вам не арендованные комнаты и даже не собственный дом.
Фактически то был самый настоящий средневековый замок, высоченный, массивный, из серого, чуть замшелого камня, с островерхой вертикалью колокольни на стыке двух основных крыльев, со стороны близрасположенных речных причалов. Дармовые просторные комнаты даже при скудности обстановки отдавали явным комфортом, вид на реку с высоты наполнял душу восторженной лёгкостью. Столько уже времени беспрерывно проживая в Штеттине, Христиан-Август подспудно испытывал этакую унизительную приземлённость, в том числе и сугубо геометрическую. И лишь теперь, взлетев одним махом на высоченный третий этаж и сделавшись одновременно хозяином города, заметил он красоту недавно расширенных причалов, возле которых застыли многомачтовые, с поднятыми парусами корабли. Нечто подобное, этакий венецианский вид, он уже видел на небольшом полотне в брауншвейгском дворце: матовая серебристо-голубая водная рябь, тянущаяся даже не, до горизонта, но до самого что ни на есть бледно-голубого с прожелтью редких облаков неба. Если очень пристально смотреть, перестаёшь угадывать, где именно заканчивается река и начинается воздух, лёгкий, призрачный, искристый в эту пору, как детские сны. Когда бабахал рядом расположенный колокол, комнаты наполнялись до краёв медным, золотистым по своей тональности, прямо-таки медовым гулом, а работавшие на причале моряки, грузчики и мальчишки как по команде дружно поворачивали головы в сторону губернаторских окон.
Не было слаще минут у принца, чем рано утром, после хорошего сна, хлебнув загодя приготовленного морса из клюквы и черники, любоваться акварельным пейзажем из спальни. И через неделю после своего водворения в замок, и даже через месяц он так и не сумел привыкнуть к скоплению кораблей под самыми, казалось, окнами, к лекарственному портовому запаху, лёгким промелькам гладкокрылых чаек и золотистой туманности пейзажа. Герцоги померанские не случайно прослыли сибаритами: они умели жить и знали, где и как следует обустраиваться.
Часы на замковой башне бездвижно показывали четверть третьего, остановившись ещё лет семь назад, после того, как Штеттин был отвоёван у шведов[19]. Получалось так, что викинги покинули эти края и время остановилось, причём никто прежде как будто не обращал внимания на нехорошую метафору. Христиан-Август решил с этого и начать. Как бы ни сложилась его дальнейшая судьба, починка замковых часов почти наверняка будет способствовать занесению его имени в местные скрижали; имя могут позабыть, но запомнят губернатора, «который часы сделал».
И ещё нравилось Христиану-Августу наличие внутреннего дворика, где новая нянька выгуливала Софи, пышность парадного входа и окружавший замок самый что ни на есть средневековый ров. Поначалу принц хотел ров засыпать, но вовремя передумал, распорядился расчистить от сорняков, укрепить — и теперь в декоративном по сути своей канале плескались мутные воды Одера.
Услаждая собственное самолюбие, принц рассчитывал в кратчайшее время прослыть хозяином рачительным и аккуратным. Что ни говори, а штеттинское губернаторство при определённом везении может сделаться превосходным трамплином, обеспечивающим куда более головокружительные высоты будущей карьеры.
Едва обустроившись в замке, принц с удовольствием отписал старшему брату: «Сам удивляюсь, дорогой мой брат и друг, насколько взволновало и наполнило душу гордостью моё нынешнее повышение. Расстояние со второго этажа, где располагались арендуемые прежде комнаты, до третьего этажа штеттинского замка я проделал, испытав сильнейшую эйфорию. Усматриваю в том слабость и серьёзный душевный изъян. Иногда после службы, выходя на свежий воздух поразмяться, чувствую я почти зримо смиряемую гордыню. Но затем, как правило, следует новая вспышка безотчётной надменности, за которую всегда бывает стыдно. Правду говорят, что испытание властью и славой — из наиболее трудных. Ведь, съезжая с Домштрассе, я даже не нашёл в себе силы дружески попрощаться с домохозяином, который подобного отношения, пожалуй что, не заслужил... Слаб человек. А устроились мы на новом месте хорошо, против нашенского прежнего прямо-таки роскошно. В ясную погоду из окон вижу далеко вверх по течению. Тут во всякое время полно кораблей, рыбацких лодок по утрам и на заре целые россыпи. А когда вижу на фоне розово-изумрудного занавеса одинокий заблудившийся парус, душа переполняется таким ликованием, что иной раз нет-нет да и слезу пустишь. Маленькая Софи, слава Господу, здорова, хорошо кушает и — если распеленать ножки — вовсю уже колотит папку по носу. Отсюда мораль: не подставляй носа...»
